Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых - Василий Звягинцев

А вдруг сегодня та же самая ситуация и от результатов их с князем завтрака зависит не меньше? Господи, вразуми, дай сил…» — прошептал почти неверующий Каверзнев. И неожиданно для себя перекрестился. Некое чувство, на грани интуиции и суеверного страха, подсказывало, что разгорающийся за окнами день может стать воистину судьбоносным.

— Владимир Дмитриевич, — звучный голос князя отвлек его от тревожных мыслей. — Что–то вы слишком задумались. Я уже давно за вами наблюдаю, а вы — ноль внимания… Прошу к столу.

— Ох, извините, Олег Константинович, действительно задумался. К вашим услугам. — Премьер бросил едва до половины докуренную сигару в цветочный горшок, не потрудившись поискать глазами урну или пепельницу. Похоже, это было сделано специально. Как ответный жест.

За несколько минут князь успел побриться и умыться с дороги, спрыснуться суховато пахнущим одеколоном, но переодеваться не стал, просто снял китель, оставшись в белой крахмальной рубашке с расстегнутым воротником. И повертел сапогами под щетками чистящей машинки, отчего они вновь сияли, как у юнкера на построении по случаю производства в офицерский чин.

Широким жестом указал премьеру на кресло у пиршественного стола, сам сел напротив.

— Начнем, пожалуй…

Пить водку в половину восьмого утра было Каверзневу не слишком привычно, однако какая в принципе разница? Что экстренное заседание кабинета с полуночи до полудня, что перелет через десять часовых поясов в самолете, когда вместо отдыха приходится заучивать наизусть тщательно подготовленные экспромты для пресс–конференции в Нью–Йорке или Канберре. Неизбежные издержки профессии. Так что данный вариант — даже лучше.

А Олег Константинович был совершенно в своей тарелке. Романовы с подобными застольями всегда были на короткой ноге.

И разговор почти сразу пошел впрямую, оставляя за кадром положенные дипломатические обороты речи.

— Мне кажется, у нас с вами, дорогой друг, — сообщил князь, благодушно улыбаясь, — сейчас сложилась великолепная и, боюсь, последняя возможность решить крайне неприятную, более того, опасную ситуацию полюбовно. Не столько для нас с вами, ибо что мы, по большому счету, такое? Люди, оказавшиеся в данное время в данном месте, чтобы исполнить миссию, возложенную на нас историей и нацией. Поэтому о собственных амбициях и самолюбии следует забыть.

— Насчет последнего — не могу возразить, — согласился Каверзнев. — Но все же поясните, что уж такого опасного вы видите в ситуации? Все, что случилось в последние две недели на наших южных границах, и даже прискорбная арабо–израильская война, неприятно, да, однако разве так уж выходит за пределы, уже привычные?

Князь достаточно четко и емко объяснил, что да, именно эти события, взятые сами по себе, ничего чрезвычайного не представляют. И не такое видали.

Но! Если господин премьер достаточно пристально отслеживает внешнеполитическую обстановку в целом, в ее, так сказать, историческом развитии, он не может не признать, что общемировая напряженность растет, как пропущенная через мощный трансформатор.

Тут и бразильско–аргентинская война (непонятно почему неупомянутая), и многое другое. Но даже это не вызвало бы слишком уж большой тревоги, а вот события внутренние…

И, не обращая внимания на протестующий жест премьера, князь налил еще по рюмке, буквально гипнотизируя собеседника взглядом.

Тот выпил, в свою очередь рассчитывая, что Местоблюститель, наверняка не спавший ночь в поезде, готовясь к этой встрече, и успевший пропустить между делом чарку–другую с адъютантами и советниками, быстрее потеряет самоконтроль и византийское чутье.

— За то, чтобы события внутренние никак не омрачали… — произнес Владимир Дмитриевич и тонко улыбнулся.

— Наши отношения, от коих в огромной степени зависят судьбы Отечества! — с подъемом завершил тост князь.

Закусив ломтиком паштета под соусом «кэрри», Олег Константинович начал рассуждать, что Россия стоит перед очередным вызовом и от того, как она на него сможет отреагировать, зависит очень и очень многое.

Каверзнев не мог на этот анализ ничего дельного возразить, поддакнул сочувственно и добавил несколько собственных и очень неглупых соображений, но касающихся по преимуществу угрозы с южных пределов державы. Хотя, на взгляд князя, западная угроза была куда серьезнее, просто в глазах коренного петроградца Каверзнева юг (сиречь — Кавказ и Закавказье) казался неким экзотическим местом, окутанным романтическим ореолом легенд и мемуаров участников былых Кавказских войн.

Этакий коктейль из Лермонтова, Бестужева–Марлинского, Ермолова, Дюма, Толстого и Шамиля.

Жара, горы, пыль и самум, из которого вырываются дико визжащие всадники, размахивающие кривыми саблями и готовые без привалов дойти до Москвы и Последнего (т. е. Балтийского в данном случае) моря.

А вот всякие там финны, курляндцы, лифляндцы и ливонцы[145] вкупе с поляками и галичанами для премьера — нормальные цивилизованные люди, лояльные подданные, с которыми на тех или иных условиях можно договориться. Рассеивать заблуждения Каверзнева сейчас в задачу князя не входило.

А хотелось сказать ему просто, по–солдатски, что игры в дурной парламентаризм, попытки маневрировать между политическими противниками, союзниками по ситуации и просто союзниками, для того чтобы ценой не только его, Олега Романова, головы, но и ценой судьбы самой России еще какое–то время удержаться на катящейся под гору бочке, из последних сил перебирая ногами, — не только глупость, но и историческая подлость.

И чувствовал он, что говорить этого сейчас и в такой прямолинейной форме — нельзя.

Хотя вроде бы все это более или менее было уже обкатано в их переписке, но каждому ведь понятно: «в письмах все не скажется и не все услышится. В письмах все нам кажется, что не так напишется».

Последние слова — как последний выстрел. Подошли к барьеру, и обратной дороги нет. Даже замаскированное выстрелом вверх извинение не спасет, как не спасло оно Лермонтова.

Все, что нужно, сказано будет, но немного позже.

Будто бы просто так, размышляя вслух, готовясь к выступлению на Государственном Совете, который как раз и должен был обсудить некоторые вопросы, связанные с предложением о введении в стране «Подготовительного периода к объявлению Чрезвычайного положения», князь изложил Каверзневу почти все, что хотел.

По поводу действительной обстановки в стране, международного положения России, как оно выглядело на самом деле, а не на уровне обычной риторики, а также реальный (с точки зрения князя) путь выхода из прогнозируемой ситуации.

— Понимаете ли вы, Владимир Дмитриевич, что вся идея нашего Тихо–Атлантического Союза, вполне рациональная в день его создания и оправдывавшая себя следующие полсотни лет, на данный момент себя полностью изжила? Он превратился в аналог Священного союза периода революций, происходивших между Наполеоновскими войнами и Крымской войной. Если помните, те события доказали эфемерность монархической солидарности. И что? Чем это закончилось для России, с полной искренностью и простодушием исполнявшей взятые на себя обязательства? Всеобщим предательством, репетицией Мировой войны, когда большинство бывших союзников напали на нас в Черном, Балтийском, Белом морях, на Кавказе и на Камчатке! Нет, я не спорю, мы сейчас живем якобы спокойно, более того, процветаем, как не процветала ни одна известная в истории империя…

— Тут я могу с вами не согласиться, — вставил Каверзнев. — В корректном пересчете, с учетом исторических и экономических реалий, Римская империя нас во многом превосходила.

— Тем более, — обрадовался князь. — Значит, моя теория еще более верна. Мощь Объединенных наций кажется безбрежной, а после чрезвычайно оживившейся за последние годы деятельности «Черного интернационала» проявилась якобы и суммарная воля, совмещенная с решимостью. Соблазн нанести упреждающий удар, раз и навсегда уничтожить врага в его логове, обретает все больше сторонников. Общественное мнение почти готово аплодировать тому, кто произнесет роковые слова и найдет в себе смелость сделать решающий шаг. Но, встав на этот путь, Союз неизбежно приговорен историей разделить судьбу всех былых претендентов на имперское всевластие.

Думаю, вы достаточно образованный человек, чтобы помнить элементарные вещи.

Во–первых, все империи, пытавшиеся вести политику активной самообороны на своей периферии (а именно эта идея со странным напором и согласованностью муссируется в прессе), неизбежно были вынуждены переносить (в конечном счете) поле битвы на территорию самой метрополии. Современная технология не позволяет герметично закрыть ее границы. Это так, поверьте мне как специалисту.