Тринити - Яков Арсенов

— Ну что там? — набросилась группа поддержки на Владимира Сергеевича, выходящего из зала заседаний.

— Как всегда впервые в истории! — доложил кандидат Макаров. Четырехяйцевые близнецы! — И передал своим помощникам протокол заседания консилиума на вечное хранение. Пересвет начал читать документ, как любовное письмо, а потом заплакал. Макарон обнял его за плечи, но успокаивать не стал. Пусть выплачется, решил он. По-другому не пережить.

— Так даже лучше, — сказал им напутственное слово Макарон. — А то когда каждый будет министром — с ума сойдете! Одна голова хорошо, а две лучше! Мало ли в нашей истории было таких фамилий через черточку: Сухово-Кобылин, Петров-Водкин, Неунывай-Похвайло опять же. Теперь будет еще одна — министр энергетики, топлива и природных ресурсов Пунктус-Нинкин или как- нибудь попричесаннее. Нормально зазвучит.

— Да, вот водочки бы сейчас грамм двести, — возжелал Пунктус.

— По двести, — поправил его Нинкин.

— А я говорю — двести. Мне же все чистить потом, — начали они первую совместную ссору. — Ты кайфонешь, а мне рыгай! Я же сказал двести, значит, двести! Это моя норма! Тебе сто и мне сто пятьдесят!

— Согласен, — смирился Нинкин. — Ты всегда был прав. Двадцать лет с тобой кручусь, и ты всегда прав. Хоть бы раз дуру спорол!

— Ладно уж, — сказал Пунктус и поправил новую рубашку, которую им справил Пересвет за штабные деньги.

— Завтра продолжим работу по агитации, — сказал Нинкин. — Ты готов?

— Как пионер!

— Ну и отлично!

Они уселись в подогнанный к приемному покою центра хирургии «Хаммер-2», у которого пассажирское место справа от водителя было рассчитано на двоих, и в обнимку продолжили заниматься предвыборной агитацией.

— Ты у нас кто по образованию? — спросил Пунктус Нинкина. — Белорус?

— Да, — ответила вторая половина.

— Значит, мы теперь с тобой, как союз Белоруссии с Россией. Будем вместе, пока там стоят наши ракеты. Будем нацеливать статус общего организма на сохранение национального достоинства!

— А куда теперь? — спросил их водитель.

— Поехали к Пересвету, — предложил Пунктус. — Оттянемся. Я ему обещал.

— А я? — спросил Нинкин.

— Кто мешает?!

— А как же Натан? — спросил все никак не могущий привыкнуть к новому раскладу Нинкин.

— Это его проблемы! — сказал Пунктус.

Привыкнув к новой жизни, друзья заказали себе единый паспорт.

Специальная комиссия под контролем группы независимых наблюдателей долго вычисляла причины взрыва.

Показания давали представители всех служб управления строительства гидроузла, от кого только можно было получить хоть какой-нибудь толк. Другие, скажем, не очевидцы, делились своими версиями не в качестве свидетелей, а в качестве специалистов-консультантов, которые с профессиональной точки зрения могли пролить молоко света на свершившийся факт взрыва на подземке.

Работу комиссии осложняло то, что она велась на фоне серьезной предвыборной борьбы.

А работу независимых наблюдателей осложняло то, что они работали на фоне заката.

Они были независимыми в том смысле, что от них уже ничего не зависело.

В группу входили двое погибших при взрыве рабочих-проходчиков, убитый пацанами прораб Недоумен-Похвайло и четверо погибших при исполнении заказа членов группировки.

Они, поодаль друг от друга, сидели на бережке, свесив босые холодные ноги в теплую воду проточного озера, фактически реки, но с большими перепадами глубины. Об их пятки терлись лысые карпы, без чешуи, не зеркальные, а именно лысые, потому что чешуя в этих пронизанных малыми дозами радиации краях была ни к чему.

Сидели независимые наблюдатели словно в ожидании водного трамвайчика с большим лопастным колесом — такие пароходики продолжали ходить здесь с тех пор, как река перестала быть судоходной. Оттого и посматривали члены комиссии время от времени вверх по течению — не идет ли трамвайчик: он уже три недели как должен был прийти оттуда. Чтобы, прихватив их, проследовать в низовья.

Рабочие-проходчики сидели отдельно. В десяти метрах от них устроился Недоумен-Похвайло. И совсем вдалеке, развалившись, полулежали киллеры, не общаясь друг с другом.

Слышимость во всех точках была одинаковой.

Все независимые наблюдатели прослушивали выступления людей перед специальной комиссией, включая не только свидетелей, но и авторов версий взрыва. Наблюдатели болтали холодными ногами в теплой воде, смотрели со стороны на всю строительную суету и мирно играли с лысыми карпами. У них не было друг к другу никаких претензий. Проходчики ни словом не заикались прорабу Недоумен-Похвайло о том, что надо было искать пропавшие пять мешков взрывчатки в шурфах, им больше негде было быть. Надо было не полениться найти ее и поступить с ней как положено — сдать на склад. А прораб и не оправдывался. Он сидел чуть в стороне и думал о своем. Время от времени они отодвигались, а потом снова придвигались друг другу и вслушивались в тишину.

Это происходило всякий раз, когда кто-то из причастных к событию на «подземке» то ли начинал давать показания, то ли просто в частном разговоре выдавал свое понимание произошедшего.

Рабочие-проходчики держались теснее — они были похоронены всем коллективом управления строительства АЭС в одной могиле, а прораб Недоумен-Похвайло постепенно приближался к ним от холода, как к костру, ведь он все еще продолжал лежать ненайденным под кучей песка и щебня вместе с двумя киллерами. Но месторасположение всех семерых членов наблюдательной группы не мешало им быть вовлеченными в разборки, которые происходили там, наверху.

Тела киллеров тоже были пока не найдены — и те тоже посматривали на все суету комиссии несколько косвенно.

Своими мнениями и версиями оставшиеся в живых и дававшие показания люди поднимали независимых наблюдателей и как понятых и вопреки их воле вовлекали в следственные эксперименты.

По просьбе комиссии вставал инженер по технике безопасности Козлов и рассказывал, как это могло случиться с его точки зрения.

— Думаю, что взрыв был не от загазованности. Просто сдетонировали оставшиеся в породе от прошлых взрывов не взорвавшиеся остатки взрывчатки. Если мы внимательно присмотримся к поверхности водоводов, то можно заметить огромные выпуклости — это и есть те места, в которых осталась невзорванная взрывчатка, то ли шнура до нее не хватило в свое время, то ли сэкранировала порода, не пропустив детонационную волну. А потом кто-то из рабочих вручную — отбойным молотком — доводил поверхность до ума перед бетонированием и своей молотильней нарвался на взрыв.

Погибшие Недоумен-Похвайло и рабочие-проходчики снова вставали с уютного бережка и нехотя отправлялись на место взрыва, проходя снова этапы своей гибели в том порядке, в каком они виделись инженеру по технике безопасности.

— Где его этому только учили?! — возмущались независимые наблюдатели. Ну, как может взорваться от молотка порошковая взрывчатка?!

— Да он просто себя защищает, отмазывается! Ему лишь бы загазованность не вменили. Ведь тогда ему за нашу гибель отвечать!

Стоящий чуть в стороне Недоумен-Похвайло понимал всю странность и горечь происходящего. Он тужился объяснить парням, что и как было, но проходчики строго выполняли следственные действия, сигналы о которые шли с поверхности. Недоумен-Похвайло рвался признаться в том, что это он обеспечил взрывчаткой инцедент, но на него в этом смысле не обращали внимания. Люди доходили до места взрыва по очередной версии, снова попадали под него, засыпались породой и пропадали под ее толщей. Прораб в который раз принимался откапывать их, вытаскивал из-под камней. Проходчики отряхивались и снова шли в сторону от него на бережок болтать ногами в теплой воде.

За начальником по технике безопасности мыслил перед комиссией сменный мастер на подземке. Рабочие снова вставали и снова шли по его соображению под взрыв.

— Ну, чему его учили в его горном институте? — говорил первый проходчик.

— И верно, — вторил второй. — Разве может подорваться метан, если всю ночь шел дождь! И как бы нас сюда забросило, если бы это был метан! Нас бы вынесло совсем в противоположную сторону, в сторону портала, а нас занесло вовнутрь. Значит, взрыв был у входа в портал, и никаких мозгов.

Тяжелее всего от этих следовательских версий приходилось Нинкину и Пунктусу. Им в ходе всякого показания причастных приходилось то и дело то разрастаться, то срастаться снова. У них швы уже превратились в корабельные канаты по толщине. Но ничего не поделаешь, следствие есть следствие.

— Нам-то ладно, — сочувствовал им первый проходчик. — Умер, и ноги в воду! Тепло!

— Да, — соглашался с ним второй, — а этих рвут и снова складывают! И все по живому, по живому! Как у них силы хватает?