Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К другим исполнителям, рангом пониже, которые отдавали свои силы «Большому Голубому Нилу», судьба была в целом менее благосклонна; они не могли бросить цирк. Колченогого мальчика совсем не устраивала роль помощника повара; он был охвачен более высокими стремлениями. Жене метателя ножей, миссис Бхагван, – самой невыразительной из всех циркачек, «гулявших по небу», – не удалось избавить Ганеша от его акробатических иллюзий. Несмотря на многократное падение с той тренировочной лестницы, что висела под потолком палатки у четы Бхагван, калека так и не отказался от идеи, что он может научиться «Прогулке по небу».
Весь смысл последней сцены сценария Фарруха заключается в том, что во время «Прогулки по небу» калека учится не хромать; в реальной жизни у Ганеша не могло быть такого финала. Реальный Ганеш не успокоится, пока не попробует сделать все по-настоящему. Все было почти так же, как придумал и написал доктор Дарувалла. Разве что вряд ли реальный Ганеш был красноречив; и голоса за кадром не будет. Колченогий мальчик, должно быть, глянул вниз хотя бы раз – этого было достаточно, чтобы осознать, что смотреть вниз не следовало. От купола главного шатра до земли было восемьдесят футов. Сомнительно, что, повиснув в петлях, он размышлял столь же поэтично, как вымышленный герой Фарруха.
(«А теперь нужно отпустить руки. В этот момент тебя больше никто не держит, в этот момент все ходят по небу».) Непохоже – не то состояние, которое вдруг испытает помощник повара. К тому же колченогий мальчик, вероятно, ошибется, считая петли. Со счетом или без счета – все равно невозможно себе вообразить, как он, вися под лестницей, репетирует эту «прогулку».
«Я говорю себе, что иду и не хромаю» – вот как это задумывал доктор Дарувалла. Судя по тому, где оказалось тело калеки, реальный Ганеш сорвался, не пройдя и половины пути под куполом. На лестнице было восемнадцать петель – «Прогулка по небу» состояла из шестнадцати шагов. Миссис Бхагван как эксперт полагала, что колченогий мальчик упал после четырех или пяти шагов; ему ни разу не удавалось сделать больше четырех-пяти шагов в ее палатке, сказала она.
Эта новость долго шла до Торонто. Мистер и миссис Дас принесли в письме свои извинения доктору Дарувалле; письмо припозднилось – на нем был неправильный адрес. Инспектор манежа и его жена добавили, что миссис Бхагван винила себя в этом несчастном случае, но она к тому же была уверена, что калека никогда бы не научился «Прогулке по небу». Разумеется, ее потрясение сказалось на ее выступлениях. Следующая новость от мистера и миссис Дас заключалась в том, что миссис Бхагван была ранена своим мужем, бросающим ножи, когда она лежала, распластавшись на вертящемся круге; рана была несерьезная, но миссис Бхагван не стала ждать, пока она заживет. На следующий вечер она упала во время «Прогулки по небу». Она прошла под куполом не больше, чем Ганеш, и упала – молча. Ее муж сказал, что, с тех пор как разбился колченогий мальчик, у нее были проблемы с четвертой и пятой петлями.
Мистер Бхагван перестал метать ножи, даже несмотря на то, что ему предложили в качестве целей маленьких девочек. Вдовец ограничил свои выступления только номером «Проходящий слон». Что-то в этом номере со слоном было похоже на самонаказание, – во всяком случае, таким впечатлением поделился с доктором Даруваллой инспектор манежа. Мистер Бхагван ложился под слона с все меньшим количеством матрасов под доской и на земле, пока совсем от них не отказался, – только доска и слон сверху. Инспектор манежа и его жена писали, что мистер Бхагван получил в результате повреждения внутренних органов и заболел. Его отправили домой. Позже мистер и миссис Дас узнали, что мистер Бхагван умер.
Затем доктор Дарувалла услышал, что вся труппа заболела. Писем от мистера и миссис Дас больше не было. Цирк «Большой Голубой Нил» сгинул. Последним местом выступления была Пуна, где все разговоры сводились к тому, что цирк затопило; наводнение было небольшое, отнюдь не крупное бедствие, если не считать, что в цирке начались проблемы с гигиеной. Непонятная болезнь убила нескольких больших кошек, а среди акробатов свирепствовали диарея и гастроэнтерит. Так вот стремительно «Большой Голубой Нил» и прекратил свое существование.
Выходит, первой ласточкой была смерть Гаутама? Старый шимпанзе умер от бешенства меньше чем через две недели после того, как укусил Мартина Миллса; палочные усилия Кунала по воспитанию обезьяны были потрачены впустую. Но среди всех цирковых артистов труппы доктор Дарувалла помнил в основном лишь миссис Бхагван – ее отвердевшие ступни и длинные черные блестящие волосы.
Смерть колченогого мальчика убила какую-то пусть небольшую, но важную часть души Фарруха. То, что произошло с реальным Ганешем, сразу и сильно поубавило уверенности у сценариста в его творческих силах. Сценарий «Рулетка с лимузинами» проигрывал в сравнении с реальной жизнью. В конце концов, реальное замечание Ганеша звучало правдиво. «Вы не можете исправить то, что сделали слоны», – сказал калека.
Подобно мистеру Бхагвану, для которого «Проходящий слон» стал его последним смертельным номером, сценарист решительно расправился с «Рулеткой с лимузинами». Сценарий лег на дно самого нижнего ящика письменного стола в доме доктора Даруваллы; и никакой тебе копии в его кабинете в больнице. Он не хотел бы, чтобы в случае его внезапной смерти кто-нибудь, кроме Джулии, прочел бы этот нереализованный сценарий. Единственный экземпляр хранился в папке с пометкой СОБСТВЕННОСТЬ ИНСПЕКТОРА ДХАРА, поскольку Фаррух был убежден, что только Джон Д. однажды распорядится этим текстом как до́лжно.
Разумеется, чтобы снять фильм по такому сценарию, надо было пойти на компромисс; в кинобизнесе без компромиссов не бывает. Кто-то сказал бы, что голос за кадром звучит «эмоционально отстраненным», – так было модно отзываться о голосе за кадром. Кого-то не устроило бы, что маленькую девочку убил лев. (А нельзя ли Пинки посадить в инвалидную коляску, чтобы она благополучно дожила до конца фильма?) И несмотря на то, что случилось с реальным Ганешем, сценаристу нравилось, как написана последняя сцена фильма; если бы даже кого-то не устроил такой финал, доктор Дарувалла все равно ни строчки не изменил бы. Доктор знал, что его «Рулетка с лимузинами» уже никогда не будет столь прекрасной, как в те дни, когда он ее писал и когда ему казалось, что он не
