Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями] - Татьяна Рожнова

Получив домашнее образование, он семнадцати лет блестяще выдержал экзамен в Петербургский университет, но вскоре политические события вызвали его закрытие, и по настоянию своего отца он поступил в 1862 г. юнкером в Кавалергардский полк. Произведенный в офицеры в 1863 г. он три года прослужил во фронте и был отправлен адъютантом к военному министру Д. А. Милютину. Пользуясь его расположением и полным доверием, он не раз исполнял поручения, где требовались неподкупность, сметливость или распорядительность; сопутствовал ему в инспекторской поездке по Волге; состоял при нем во время Турецкой войны 1877 г.; и за взятие Плевны получил орден Владимира с мечами. С уходом графа Милютина с своего высокого поста он не захотел остаться при его преемнике. Разделяя воззрение своего начальника, его цельная, самостоятельная натура не мирилась с предполагаемым изменением курса.

С производством в генерал-майоры он был назначен членом Совета Государственного коннозаводства и лишен получаемого содержания вплоть до своей смерти. Он никогда не хотел хлопотать о нем, имея своеобразные, если так можно выразиться, бессеребрянные взгляды на этот счет, а именно: что всякий обеспеченный человек не должен посягать на казенный сундук. Все выпадаемые ему командировки он исполнял на свой счет; между прочим, путешествуя в Англию за покупкой знаменитого Галтимора, поднявшую такую газетную шумиху своей 200-тысячной ценой. Она и ему обошлась очень дорого, как из неизбежных расходов, так и из-за щедрых подачек на поощрение конских заводов, где он считал долгом поддержать престиж русского имени.

Ему первому Царскосельское, ныне Петербургское скаковое общество обязано своим настоящим процветанием. По его инициативе был избран <…> ипподром, и под его личным, неутомимым наблюдением воздвигнуты первые трибуны. Всю свою кипучую трудоспособность вливал он как в своих помощников, так и подручных рабочих, поощряя последних собственными средствами, чтобы было исправно докончено к положенному дню. Служба его по коннозаводству дала большой простор его господствующей страсти к лошади и к скаковому спорту, которым он лично занимался с первого офицерского чина.

Популярнее личности Ивана Андреевича в этом особом мире нельзя было найти. Избранный почетным членом как в Петербургском, так и в Московском Обществе, все щекотливые вопросы, все возникавшие инциденты подвергались его усмотрению, так все верили в его высокое понятие о чести, в его нелицеприятную справедливость. А сколько людей он так выручал в тяжелые минуты! В счастливые годы его первоклассных скакунов призовые деньги расплескивались как вода, все могли перенять из его щедро открытых рук.

Нечего настаивать на его деятельности на пользу отечественного коннозаводства, так как итог его подведен специалистами, да к тому же покойный сам смотрел на нее как на отдых после других, поглощающих его трудов.

Гораздо важнее и плодотворнее было его выступление на общественной арене. В царствование Александра III не обошелся ни один созыв сведущих людей без его участия. Во всех кампаниях по питейному, по земскому вопросам, по урегулированию тарифов он являлся желанным членом, изучившим все толково с применением на практической почве, часто побеждая своим увлекательным даром слова, за долгие годы выработанным на земских собраниях. Ему приходилось иногда поддерживать меры или проекты, направленные против его интересов как крупного винокуренного заводчика или мукомола, из усвоенного им принципа, что раз правительство доверяет обсуждение общего блага, первым условием должно быть отречение собственного Я.

Около 40 лет состоял он гласным Наровчатского уезда, и одновременно был выбран в Пензе губернским и с места стал одним из самых ярым и убежденным земцом, видя в этом учреждении залог развития и процветания России. В 1890 г. пожар уничтожил почти весь Наровчат. Иван Андреевич помог своим лесом бедным обстроиться достаточным отпуском материала по объявленной цене… В благодарность был избран почетным гражданином города, что в то время считалось редким явлением. Не пропуская ни одного губернского земского собрания, он горячо принимал к сердцу местные интересы и неустанно работал за них в Петербурге.

Все усовершенствования по сельскому хозяйству он вводил у себя, первым применил культуру картофеля в полях. Его скотоводство, премированное на Всероссийской выставке, послужило к улучшению многих пород в окрестных селениях. Сообразив неисчислимую пользу железных дорог в обездоленной ими губернии, он надолго заболел этой мыслью. Вместе с Шиповым и Струве, на своем иждивении произвел изыскание линии Пенза-Муром, которой не суждено было осуществиться и затем явился главным пионером у министра Вышнеградского для проведения Московско-Казанской магистрали, которая позднейшим развитием так подняла производительные силы не только Пензенской, но и соседних с ней губерний. Из-за возникших недоразумений он променял свою службу в коннозаводстве на назначение членом Совета Государственных Иму-ществ, коим он и остался по день своей смерти. Можно сказать, что для общественной службы он замер как солдат на посту. В декабре 1907 года на губернском собрании в Пензе он по обыкновению выступил со своей толково красноречивой речью и, внезапно запнувшись на слове „бюджет“, повторил его несколько раз и твердым шагом вернулся на свое место, где просидел до конца заседания. Большинство гласных подумало, что он остановился, боясь запутать в сложных цифрах и только подошедшие к нему убедились, что он подвергся кровоизлиянию мозга, он моментально лишился языка.

Так и не мог он докончить своей лебединой песни!

Летом удар окончательно сломил его крепкое здоровье. Время и лечение вернули ему способность выражаться, но с большим затруднением, что для его живой, общительной натуры послужило тяжелым испытанием, покорно перенесенном до конца. Последний удар, сведший его в могилу на 69-м году, случился в той Лашме, которую он так любил и гордился как детищем своих многолетних трудов.

Если многие успели позабыть его за 5-летнюю тяжелую болезнь, отзывчивое сердце русского народа сумело заплатить дань любви и благодарности его открытой могиле. Нельзя себе представить более трогательных похорон, обилие горячих, искренне пролитых слез. В бесчисленных речах, произнесенных от имени облагодетельствованных им крестьян выпукло выступили все его мирные, просветительные заслуги, обрисовалось его сострадательное горячее сердце.

Пережитком доброго, старого времени, которое не согреет более нашу русскую деревню, прозвучали заключительные слова: „Еще раз прощай и прости добрейший из добрых, наш Барин!“