Повестка дня — Икар - Роберт Ладлэм

внешне все это аккуратно перепакованное оружие и снаряжение выглядело так, словно только что сошло со сборочных линий в разных точках земного шара, чтобы быть собранным в одно место Абделем Хаменди, продавцом смерти.

На рассвете третьего дня корабль вошел в порт Ништам в Южном Йемене. «Пираты» из Западного Берега, Омана и бригады Моссада, равно как и женщина-агент из Каира и американский конгрессмен, сменили свою одежду на ту, что была припасена у них в рюкзаках. Она представляла собой наполовину арабские, наполовину европейские одеяния наемных скитальцев — торговых моряков, наспех собранных в одну разношерстную команду, и носила на себе следы неустанной борьбы за выживание в этом грешном мире. Пять палестинцев, изображающих бахрейнских грузоотправителей, стояли у трапа, готового к спуску. Остальные невозмутимо наблюдали с нижней палубы, как на обширном пирсе в центре гавани собираются толпы народа. Корабль являлся для них символом, наглядным свидетельством того, что где-то там богатые и могущественные люди считают очень важным и необходимым поддерживать гордых бойцов-мучеников из Южного Йемена. Это было празднество мести, хоть и не условленное заранее; но рты, раскрытые в бешеном крике, и дико сверкающие глаза говорили сами за себя. Судно вошло в док, и пирс взорвался от яростных воплей.

Среди членов экипажа было отобрано несколько человек, которые под наставленными на них дулами бойцов оманского отряда приступили к привычной для себя работе в машинном отделении; началась громоздкая процедура разгрузки. Ящики с оружием были установлены на скаты, которые захватывались подъемным краном и переносились на пристань под бурное ликование толпы. Каждую очередную партию встречали радостными возгласами. Когда спустя два часа, под конец разгрузки, показались три китайских танка, неистовство толпы достигло своего апогея. Солдатам в поношенной форме едва удавалось сдерживать натиск своих соотечественников, норовящих забраться на обшитые броней машины, которые также являлись для них символами собственной значимости, великого признания, пришедшего откуда-то издалека.

— Боже! — воскликнул Кендрик, хватая за руку Ахмета, неотрывно глядящего вниз, на пристань. — Взгляни!

— Куда?

— Я вижу! — вмешалась одетая в брюки Калехла. Волосы ее были упрятаны под головной убор, который обычно носили греческие рыбаки. — Боже мой, мне просто не верится! Ведь это он, не правда ли?

— Кто? — рассерженно допытывался султан.

— Хаменди! — ответил Эван, указывая на человека в белом шелковом костюме, окруженного людьми в военной форме и в длинных ниспадающих одеяниях. Они торжественно шествовали по пристани вслед за солдатами, прокладывающими для них дорогу.

— На нем тот же белый костюм, что и на фотографии в апартаментах Ванфландерен, — заметила Рашад.

— Я думаю, у него их дюжина, — сказал Кендрик. — Уверен, что он полагает, будто они придают его облику чистоту и божественность… Что-то он слишком поспешил оставить свою крепость в Альпах и отправиться сюда, а ведь отсюда до Эр-Рияда всего несколько часов лету.

— Ну почему же? — возразил Ахмет. — Он в безопасности. Саудовцы не посмеют связаться с этими безумцами, затевая пограничные драчки.

— Кроме того, — вмешалась Калехла, — с прибытием корабля Хаменди будет теперь стоить на много миллионов больше. Он самолично страхует свою беговую дорожку, и для этого стоит немного рискнуть.

— Я знаю, что он делает, — сказал Эван, обращаясь к Калехле, но глядя на молодого султана. — «Саудовцы не посмеют», — продолжал Кендрик, повторяя слова Ахмета. — Оманцы не посмеют…

— Разумнее всего было бы не лезть в это скопище фанатиков и предоставить им утонуть в своем же собственном болоте, — оправдываясь, ответил султан.

— Не в этом дело.

— А в чем же?

— Мы рассчитываем на то, что когда все эти люди, в особенности лидеры из долины Бекаа, обнаружат, что большинство из того, за что они заплатили, — просто куча хлама, Хаменди превратится в их глазах в вора, укравшего пятьдесят миллионов долларов. Он станет парией, арабом, который предал арабов из-за денег.

— Слово расправит крылья, как сокол по ветру, — так сказал бы мой народ еще лет двадцать тому назад, — согласился султан. — Насколько я знаю Бекаа, оттуда сразу же будут посланы группы боевиков, чтобы убить его, и не столько из-за денег, сколько потому, что он их одурачил.

— Это был бы оптимальный вариант, — сказал Кендрик. — Это то, на что мы надеемся, но у него миллионы по всему миру и тысячи мест, где можно спрятаться.

— Так что же, по-твоему, делать, Эван? — спросила Калехла.

— Может, нам удастся опередить ход событий и в любом случае обеспечить оптимум.

— Говори по-английски, а не по-латыни, — настойчиво потребовала агент из Каира.

— Взгляните на этот цирк там, внизу. Солдаты едва сдерживают натиск толпы. Стоит лишь кому-то начать, и люди примутся выкрикивать в унисон, скандируя до тех пор, пока от их голосов не содрогнется весь город: «Farjuna! Farjuna! Farjuna!»

— Покажите! — перевел Ахмет.

— Они вскроют один-два ящика, с торжеством выхватят ружья… затем обнаружат и разберут боеприпасы, — продолжил Эван.

— Потом эти сумасшедшие захотят выпалить вверх, но окажется, что ружья не стреляют, — сказала Калехла.

— Тогда откроют другие ящики, — подхватил султан, заражаясь их энтузиазмом. — Снаряжение никуда не годится, надувные плоты изрублены, огнеметы еле-еле шипят. И Хаменди рядом!.. Как бы нам туда спуститься?

— Ни в коем случае, — твердо заявил Кендрик, делая знак одному из членов команды Моссада. Когда тот подбежал, Эван быстро продолжал, не давая вымолвить и слова Ахмету или Рашад, которые уставились на него, остолбенев от изумления. — Вы знаете, кто я такой, не правда ли? — спросил он израильтянина.

— Мне не положено этого знать, но я, конечно, знаю.

— Я считаюсь руководителем этого подразделения, не так ли?

— Да, но я благодарен и другим, которые…

— Это к делу не относится! Я — руководитель.

— Хорошо, вы руководитель.

— Я хочу, чтобы этих двух немедленно посадили под замок.

Протесты султана и Калехлы не шли ни в какое сравнение с бурной реакцией израильтянина.

— Вы в своем уме? Этот человек…

— Мне это совершенно безразлично, будь он сам Мохаммед, а она — Клеопатра! Заприте их!

Эван повернулся и сбежал по трапу прямо в бушующую на пристани толпу. Затем отыскал первого из пяти палестинских «грузоотправителей» и вытащил его из группы солдат и благоговейно охающих гражданских, окруживших один из китайских танков. Он что-то быстро сказал ему на ухо; араб ответил кивком головы и указал в толпе на одного из своих сотоварищей, жестом давая понять, что тот свяжется с остальными.

Каждый из них помчался вдоль пирса, перебегая от одной распаленной страстями группы к другой, выкрикивая во всю мощь своих легких одно-единственное слово, и этот пламенный крик подхватывало все больше и больше народу. Словно огромная волна прокатилась по людскому морю, тысячи отчаянных голосов слились воедино.