Горбун - Поль Феваль

Перейдя на тихий доверительный тон, рассказчик продолжал:

– В ночь, когда в Пале-Рояле проходило празднество с балетом, он должен был похитить юного короля.

– А потом?

– Отвезти в Бретань. Его королевское высочество регента планировалось арестовать и посадить в Бастилию, а столицей королевства объявить Нант.

И еще в одной группе:

– Он прятался за деревьями на Фонтанном дворе, поджидая мистера Лоу, когда тот будет садиться в карету, чтобы кинуться на него с ножом.

– Господи, какой ужас! Если бы ему это удалось, Париж, наверное, вскоре бы умер от нищеты!

Когда процессия оказалась на углу улицы Ферронри, шум в толпе возрос. Теперь в нем заметно преобладали женские голоса. Улица Ферронри была продолжением улицы Сент-Оноре, и потому мадам Дюран, мадам Гишар, мадам Муанре, мадам Морен, мадам Бертран и другим кумушкам, достаточно было пройти всего несколько сотен шагов, чтобы оказаться на месте события. Разумеется, с первого же взгляда все они узнали в приговоренном таинственного резчика по металлу и кости, хозяина почетной Франсуазы и ее внука Жана Мари Беришонов.

– Так-то, вот! – промолвила мадам Дюран с такой торжественностью, будто она сама вынесла своему недавнему соседу смертный приговор. – Разве я не говорила, что этот тип плохо кончит?

– Вы правы, – согласилась мадам Гишар. – Нам следовало сразу же на него донести, поскольку мы не знали, что у него там, в доме происходит.

– Нет, вы только посмотрите, как гордо он шествует, словно не преступник, а король, – подала голос мадам Бертран.

– А что же молчите вы, госпожа Балаоль? – обратилась мадам Муанре к соседке. Но та, поглощенная какими-то раздумьями, как будто не слышала вопроса. Если бы кумушки сейчас как следует, присмотрелись к госпоже Балаоль, то наверняка заметили бы на ее лице удивление. Что-то в происходившем представлялось ей странным, неестественным и нелогичным. Однако, кумушкам теперь было не до внезапной причуды своей товарки, и они, не стесняясь в выражениях, принялись чесать языками, на счет мэтра Луи, его странного семейства и подозрительного компаньона – горбуна. В конце концов, общее мнение свелось к следующему:

– Так ему и надо!

Толпе не удавалось далеко забежать вперед, потому, что никто не знал, по каким именно переулкам и улицам будет двигаться процессия, – а эскорт на вопросы не отвечал, чем вызывал в толпе дополнительный интерес, смешанный с раздражением. Кое-кто предполагал, что процессия у крытого рынка повернет к часовне Невинных младенцев, возле которой находился позорный столб. Но, миновав рынок, кортеж продолжал движение по улице Сен Дени и лишь спустя два квартала повернул в короткую улочку Сен-Маглуар. Те из наблюдателей, кто, угадав маршрут, оказались немного впереди, увидели, как у ворот кладбища гвардейцы держат горящие факелы, что дало пищу для новых прогнозов. Но вскоре эти прогнозы развеялись, как дым.

Внезапно наперерез процессии вышел сам Бонниве с пятью королевскими гвардейцами, отдал какое-то распоряжение возглавлявшему шествие переднему верховому, принял приговоренного под свою охрану и увел сквозь ворота за ограду на территорию «Золотого дома» де Неверов, куда для посторонних вход был закрыт. Толпа возмущалась, протестовала, улюлюкала. Раздосадованные кумушки, прошедшие пешком немалый путь, недоумевали, что бы это значило, не зная как быть дальше: расходиться по домам, или ждать, неизвестно чего. Лишь госпожа Балаоль улыбалась. Внезапное появление Бонниве, изменившего маршрут процессии, ее не только не удивило, а, напротив, разрешило какие то сомнения.

– Не печальтесь, сударыни! – обратилась она к кумушкам. – Спектакль не окончен. Если наберемся терпения, то увидим еще немало интересного. Вот только роли поменялись. Больше пока я вам ничего не скажу. Единственно, о чем могу заверить, это то, что вы поспешили осудить мэтра Луи. Скоро его оправдают!

– Как?

– А как же публичное покаяние?

– А Бастилия?

– Подождем, увидим, – снова улыбнувшись, ответила Матильда Балаоль.

Церковь Сен-Маглуар, в прошлом часовня монастыря того же наименования, из которого монахи когда-то были изгнаны в Сен Жак дю О Па; затем преобразованная в дом покаяний; получила статус приходской за полтора века до описываемых событий. В 1630 году она была перестроена, и Месьё, старший брат короля Людовика XIII, заложил в реконструкции первый камень. Это была небольшая церквушка посреди самого большого парижского кладбища того времени. Неподалеку с восточной стороны на территории больницы тоже имелась общедоступная часовня, по причине чего узкая извилистая улочка, соединявшая улицу Сен-Маглуар и улицу Медведей, получила название улицы Двух церквей.

Кладбище окружала стена, в которой имелось трое ворот: главные, – с улицы Сен-Маглуар; вторые, – со стороны тупика без названия, бравшего начало от улицы Сен-Маглуар за церковью, на которую выходили окна домика развлечений Гонзаго. Кроме того в стене имелась еще одна небольшая калитка, через которую ежегодно выходила процессия, выносившая мощи Святого Гервасия.

Эта церковь, бедная, малопосещаемая, – (ее можно было видеть еще в начале XIX века,) – имела главный вход с улицы Сен Дени, на том месте, где теперь расположен дом за № 116. Две боковые двери нефа открывались на кладбище. Ко времени описываемых событий на кладбище Сен-Маглуар уже не хоронили. Город мертвых переместился куда-то за пределы Парижа. Лишь несколько самых знатных фамилий сохраняли здесь свои места для погребений, и к ним относились де Неверы, чей склеп находился на участке их ленного владения.

Мы уже говорили, что этот склеп располагался на некотором расстоянии от церкви. Вокруг него росли большие деревья, и проще всего к нему добраться можно было с улицы Сен-Маглуар.

С момента, когда осужденного увели во двор большого особняка Гонзаго, прошло около двадцати минут. Ночь стояла темная, безлунная и беззвездная. С кладбища одновременно были видны освещенные окна большой залы дворца Неверов и зарешеченные окна церкви, за которыми тоже мерцал огонек. Порывы ветра доносили шум голосов с улицы.

Справа от склепа была довольно обширная площадка, усаженная погребальными деревьями, которые разрослись и превратились в небольшую рощу, обещая в недалеком будущем стать девственным лесом.

Здесь-то и дожидались приспешники Гонзаго. В тупике, куда можно было проникнуть с улицы Двух медведей, не привязи у двух столбов с не горевшими фонарями стояли несколько оседланных лошадей. Навай, стиснув ладонями голову, лежал на траве и глядел в темную пустоту ночного неба. Носе и Шуази сидели, подпирая спинами один кипарис. Ориоль, сидя на камне, время от времени тяжело вздыхал.