Фавориты Фортуны - Колин Маккалоу

— Но тебя рекомендовал Гней Помпей Магн! Он сказал, что ты единственный человек, который может выиграть дело. Пожалуйста, умоляем тебя, нарушь свое правило и обвини Гая Верреса! Если мы не одержим верх, Сицилия может восстать против Рима!

— Он ведь буквально изнасиловал Сицилию, да? — прямо поставил вопрос Цицерон.

— Да, вот именно изнасиловал. Но, изнасиловав, Марк Туллий, он потом расчленил Сицилию. У нас ничего не осталось! Все наши произведения искусства исчезли из храмов, похищены картины и статуи и даже ценности частных владельцев. Что мы можем сказать о человеке, который имел безрассудство фактически обратить в рабство свободную женщину за ее умение ткать гобелены? Веррес заставил ее держать целую фабрику, работающую на него! Он присвоил деньги, которые дала ему казна Рима, чтобы закупить зерно, а потом реквизировал зерно у тех, кто его выращивал, не заплатив ни гроша! Он крал фермы, поместья, даже наследства. Список бесконечный!

Этот каталог вероломства поразил Цицерона, но он все равно покачал головой.

— Простите, но я не обвинитель.

Глава делегации тяжело вздохнул.

— Ну что ж, тогда мы возвращаемся домой. Мы думали, что человек, так хорошо знающий историю Сицилии и потративший много сил на поиски места, где находится могила Архимеда, поймет наше положение и поможет. Но тебе уже перестала нравиться Сицилия. Ясно, что ты не ценишь Гнея Помпея так, как он ценит тебя.

Напомнить о Помпее и о знаменитой своей удаче — а он действительно нашел утерянную могилу Архимеда около города Сиракузы — было для Цицерона слишком. По мнению Цицерона, обвинение — это напрасная трата его таланта, ибо плата (очень незаконная) была всегда намного меньше, чем стимул, предлагаемый каким-нибудь перепуганным экс-губернатором или публиканом, которому грозит потерять все. Обвинять непопулярно. Обвинителя всегда считали кем-то неприятным, предназначенным превратить в руины жизнь какого-нибудь несчастного. В то время как защитник, который спасает этого несчастного, выглядит популярным героем. И совершенно безразлично, что большинство этих «несчастных» были коварные, алчные и в высшей степени виновные люди. Любая угроза возможности человека прожить так, как он хочет, считалась посягательством на его личные права.

Цицерон вздохнул.

— Хорошо, хорошо, я возьмусь! — сказал он. — Но вы должны помнить, что защитники выступают после обвинителя, так что к тому времени, как присяжным предоставят право вынести приговор, они начисто забывают все, что сказал обвинитель. Вы также должны помнить, что у Гая Верреса очень важные связи. Его жена — Цецилия Метелла, а человек, который должен был стать консулом в этом году, — его шурин. У него еще есть шурин, который сейчас является губернатором Сицилии. От них вы помощи не ждите. И каждый из Цецилиев Метеллов будет на его стороне. Если я начну обвинять, тогда Квинт Гортензий будет защищать, а другие адвокаты, почти такие же известные, присоединятся к нему. Да, я сказал, что возьмусь за это дело. Но это не значит, что я выиграю его.

Едва делегация покинула дом Цицерона, как он уже пожалел о своем решении. Кому нужно оскорблять всех Цецилиев Метеллов в Риме, когда шансы одного из их представителей стать консулом покоились на шатком основании личной способности судебного юриста? Цицерон был таким же «новым человеком», как и его официально преданный проклятию товарищ из Арпина, Гай Марий. Но в Цицероне не было солдатской косточки, а движение вверх «нового человека» труднее, если он не может заработать славу на поле боя.

Конечно, Марк Туллий знал, почему согласился. Он чувствовал, что обязан Помпею. Может быть, и много лет прошло, и много заслуженных акколад он получил в свою честь, но как мог он забыть бескорыстную доброту семнадцатилетнего кадета к другому кадету, которого презирал его отец? Всю свою жизнь Цицерон будет благодарен Помпею за его помощь во время той ужасной, несчастной службы в рядах кадетов Помпея Страбона, за то, что Помпей-младший прикрывал его от жестокостей и наводящих ужас вспышек ярости Помпея Страбона. Больше никто не помогал ему, только молодой Помпей. Ему было тепло в ту зиму благодаря Помпею, благодаря Помпею он стал выполнять канцелярскую работу. Цицерону уже больше никогда не приходилось поднимать меч в бою. И он никогда, никогда не мог этого забыть.

И Марк Туллий Цицерон пошел на Карины увидеться с Помпеем.

— Я только хотел сказать тебе, — сообщил он обреченным голосом, — что решил обвинять Гая Верреса.

— Великолепно! — воскликнул довольный Помпей. — Многие жертвы Верреса — мои клиенты. Ты можешь выиграть, я знаю, что можешь. Какая помощь тебе потребуется?

— Мне не нужно от тебя помощи, Магн, не сомневайся. Это я тебе должен помочь.

Помпей удивился.

— Ты — мне? Почему?

— Ты сделал сносным год моего пребывания в армии твоего отца.

— Ах, это! — Помпей засмеялся, взял Цицерона за руку. — Не думаю, что за это следует сохранять благодарность на всю жизнь.

— Для меня это так, — возразил Цицерон со слезами на глазах. — Мы многое делили с тобой во время Италийской войны.

Вероятно, Помпей вспомнил менее приятные вещи, которые они делили с Цицероном. Например, поиски голого и поруганного тела его отца. Он затряс головой, словно отгоняя воспоминания, и подал Цицерону кубок превосходного вина.

— Ну, друг мой, сейчас ты все-таки скажешь мне, что я могу сделать, чтобы помочь тебе.

— Хорошо, я скажу, — с благодарностью ответил Цицерон.

— Все эти Цецилии Метеллы будут против обвинения, конечно, — задумчиво проговорил Помпей. — И Катул, и Гортензий, и другие.

— Ты сейчас назвал главную причину, почему это дело должно слушаться в начале года. Я не могу рисковать и откладывать слушание на следующий год. Все говорят, что Метелл и Гортензий станут новыми консулами.

— В некотором отношении жаль, конечно, что их не перенесут, — сказал Помпей. — В будущем году жюри может снова состоять из всадников, а это будет не в пользу Верреса.

— Не будет, если консулы смогут тайно манипулировать судом, Магн. Кроме того, нет гарантии, что наш претор Луций Котта решит составить жюри из всадников. Я говорил с ним на днях, он думает, что дело о составе жюри суда может занять несколько месяцев. И при том он не убежден, что всадническое жюри будет лучше сенаторского. Всадников нельзя обвинить за взятки.

— Мы можем изменить закон, — ответил Помпей, который не испытывал уважения к закону, считая, что всякий раз, когда закон становится неудобным, его нужно менять.

— Это может оказаться трудно.

— Не понимаю почему.

— Потому что, — терпеливо объяснил Цицерон, — изменить этот закон значило бы ввести в действие другой закон на одной из двух трибутных комиций, а в обеих больше всадников, чем сенаторов.

— Они поддержали Красса и меня в прошлом году, — заметил Помпей, неспособный увидеть разницу между одним законом и другим.

— Это потому, что ты очень хорошо относился к ним, Магн. И они хотят, чтобы ты и дальше продолжал к ним относиться так. Закон, делающий их виновными за взяточничество, — это совсем другой закон.

— Наверное, ты прав и Луцию Котте не понравится жюри из всадников. Это была только мысль.

Цицерон поднялся, чтобы уйти.

— Еще раз благодарю тебя, Магн.

— Держи меня в курсе.

Через месяц Цицерон известил городского претора Луция Котту, что он будет выдвигать обвинение против Гая Верреса в суде по делам о вымогательствах от имени городов Сицилии. Он представит иск на сумму сорок два с половиной миллиона сестерциев — тысяча семьсот талантов — в возмещение ущерба, а также будет требовать возврата всех произведений искусства и ценностей, украденных из храмов Сицилии и у граждан.

Хотя Гай Веррес вернулся с Сицилии уверенным, что его положение зятя Метелла окажется достаточной защитой против возможного обвинения, когда он услышал, что Цицерон — Цицерон, который никогда не выступал обвинителем! — заявил о своем намерении обвинить его, он запаниковал. Он немедленно написал своему шурину Луцию Метеллу, губернатору Сицилии, чтобы тот ликвидировал все улики, которые сам Гай Веррес мог проглядеть, торопясь вывезти с острова награбленное. Ни Сиракузы, ни Мессана не присоединились к другим городам, обвинявшим Верреса, потому что Сиракузы и Мессана помогали Гаю Верресу, подстрекали его к грабежу и принимали участие в дележе награбленного. Но как хорошо, что новый губернатор — средний брат его жены!

Два брата Метелла, оставшиеся в Риме, Квинт (который был уверен, что станет консулом в будущем году) и самый младший из троих сыновей Метелла Капрария, Марк, поспешили к Верресу обсудить, что можно сделать, чтобы не проиграть в суде. Они решили пригласить Квинта Гортензия в качестве защитника. На первой стадии следует подумать, как избежать суда, особенно если обвинителем выступит сам Цицерон.