Вся вселенная TRANSHUMANISM INC.: комплект из 4 книг - Виктор Олегович Пелевин

поской и решили переждать в древесной тени два самых жарких послеполуденных часа.

Порфирий достал из сумки на спине мула книгу – изящный небольшой кодекс из папируса в изукрашенной коже. Заметив, что я украдкой гляжу на кодекс, он улыбнулся и повернул книгу так, чтобы я мог ее рассмотреть.

Переплет был украшен изображением редчайшего фрукта – золотого персидского яблока, называемого иногда лимоном, с двумя изумрудными листочками. Под ним помещалось название:

ДА, СМЕРТЬ!

Вежливость требовала что-то сказать.

– Странное название для книги, – произнес я. – Немного пугающее. Это про военное искусство?

– Скорее про искусство смерти, – ответил Порфирий. – Или про искусство жизни. Они неотделимы друг от друга.

– И кто это написал?

– Гегесий. Греческий мудрец.

– А почему на обложке персидское яблоко?

– Гегесий причащал этим плодом своих учеников.

Я засмеялся.

– Я пробовал его один раз – и помню, что ничего кислее не бывает.

– В этом и смысл, – кивнул Порфирий. – Гегесий говорил, что таков же вкус истины.

– Я не слышал про эту книгу.

– Сохранился только один ее экземпляр. Свиток был найден в афинской гробнице. Я купил его за большие деньги, мне переписали текст в удобную книжку, а переписчиков умертвили… Поверь, не по моему приказу, это переусердствовал Дарий. Но Дария мы наказали.

– Да, господин.

– В общем, лишь я могу читать сей труд. Во всем мире – я один. Вот это действительно императорская привилегия и роскошь.

– Как прекрасно, – сказал я, – что блеску богатства ты предпочитаешь вершины духа, господин.

– Тебе бы тоже не помешало побывать на этих вершинах.

– Мой разум прост, – ответил я. – Я вряд ли постигну ту мудрость, в которой ты находишь отдохновение.

– А давай попробуем, – сказал Порфирий. – Я прочту тебе первую страницу, где Гегесий сразу берет Юпитера за пенис.

Я засмеялся.

– Твое сравнение очень выразительно, господин.

– Это не сравнение, а то, что греки называют словами метаферейн и метафора. Итак, слушай…

Порфирий сделал паузу, как бы отделяя свою речь от слов Гегесия, и прочел:

Да, Смерть!

Что значат эти слова?

Означают они следующее – любому движению мудрец предпочитает покой.

Разберем вопрос подробнее.

Парменид, а за ним Зенон говорили, что Ахиллес не догонит бегущую с ним наперегонки черепаху. Когда Ахиллес прибудет в точку, где черепаха была минуту назад, та отползет немного вперед, а когда Ахиллес достигнет этого другого места, черепаха проползет еще немного, и так до бесконечности.

Спорят с этим обычно следующим образом – доказывают с помощью вычислений, что в рассуждении есть ошибка. Однако математика не есть жизнь. Логически опровергнуть Зенона нельзя.

Но я возражу Пармениду и Зенону и поражу их в самое сердце. Аргумент Гегесия таков: говорить, что Ахиллес никогда не догонит черепаху, есть то же самое, что утверждать, будто Ахиллес и черепаха никогда не умрут.

Если первое утверждение доказывается логикой, второе так же легко ею оспаривается. Помрет и быстроногий герой, и медленная рептилия. Собственно, они уже померли – даже если соревновавшаяся с Ахиллесом черепаха прожила на пятьсот лет дольше, ей уже наступил конец.

Чу! Вот песок времен. Из него торчит позеленевший щит героя, поодаль глазница шлема, дальше череп – а в шаге от них пустой панцирь черепахи. Кто пришел первым? Кто вторым? Куда?

Надо ли мерить расстояние от первого панциря до второго, чтобы понять, кто победил в забеге? Парменид сказал бы, что оба бегуна теперь в одном и том же месте – и я с ним соглашусь.

Зенон объяснял, почему Ахиллес не догонит черепаху, а Парменид, его учитель, шел дальше – он утверждал, что движения нет вообще. И был, как я полагаю, прав.

Покажу это с помощью того же аргумента Гегесия (если истории будет угодно оставить его название за мной).

Вот движения твоего тела. Изначально их нет совсем, как нет и тебя. Затем зародыш перемещается вместе с матерью. Когда ты мал, ты ползешь по земле. Потом движешься куда-то на четвереньках. Вскоре упражняешься в гимнасии. После бежишь с копьем на врага. Если выживешь, идешь за плугом. Затем с клюкой плетешься на завалинку. Наконец, хромаешь назад на ложе, встав ночью по нужде. И вот ты умер, и тело твое сначала влекут на костер, а потом оно сгорает – и тебя опять нет.

Даже если двигался ты весьма замысловато и старался поразить всех вокруг своими кувырками и фляками, то теперь тебя нет точно так же, как если бы не было никогда вообще. Во всяком случае, для тебя самого. И никаких других людей с их памятью о тебе для тебя тоже теперь нет.

Где все проделанное тобою движение? Там же, где вчерашний дождь: в благодарной памяти червей, и более нигде.

Говорить о некоем явлении можно лишь тогда, когда оно проявило себя окончательно, иначе мы не увидим его в полноте. Царь может, например, начать правление с щедрых даров, а потом стать скупым тираном и убийцей – и если мы будем делать о нем выводы по первым дням, то исказим истину.

Итак, я спрашиваю – где движение человека, когда оно проявлено полностью? Где, говорю я, наша жизнь, когда она выявила себя до конца? Окончательное движение есть покой, а жизнь в своей полноте есть смерть. Так отчего я боюсь вкусить сей плод сразу? Неужто он кислее жизни?

Порфирий закрыл книгу.

– Что скажешь, Маркус?

– Непонятно, зачем с такими мыслями шевелить хоть одним пальцем.

– Гегесий и не настаивает, – сказал Порфирий.

– Это только первая страница. Разве ее не довольно? А Гегесий целую книгу написал. Зачем? Для кого?

– Он написал ее для будущих вождей человечества, – ответил Порфирий. – В его время таких не было. Были воюющие друг с другом цари. Поэтому он скрыл сей труд в собственной гробнице. А теперь книга нашла своего адресата.

– Главная его мысль примерно понятна, – сказал я. – Но книга же весьма толстая. О чем он рассуждает так долго?

– Он дает правителю некоторые практические советы.

– Могу я узнать какие?

– Ты метишь на мое место?

Я побледнел. Никогда не следует забывать, что говоришь с принцепсом – обычные слова имеют для него совсем другой смысл.

– Господин, если я нечаянно мог…

Порфирий рассмеялся.

– Не оправдывайся, – сказал он. – Но помни, что не следует примерять пурпур при живом императоре. Особенно стоя рядом с ним.

Эта книга существует лишь для меня одного. Того, кто попытается ее прочесть, ждет…

Он указал на обложку.

– Я знаю, господин.

– Вот и славно, Маркус… Не расстраивайся. Я почитаю тебе из нее еще.

– Не обязательно, господин, – сказал я, поднимаясь с места. – Главное я понял.

– Что ты понял?

– Черепаха и Ахиллес – оба сдохли.

Порфирий усмехнулся, взял мула под уздцы – и мы пошли дальше.

В эту ночь мы заночевали в харчевне у дороги, сняв у хозяина обе отведенные для гостей комнаты. Меня поражало, что