Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова

Инара Цульфа в роли возможного насильника. Маленький и абсолютно безвредный для всякой женщины человек. Ненавязчивый и образованный. Всего лишь хранитель старого поместья.

— Кто же поручил ему охранять брошенное поместье?

— Возможно, тот, кто и приобрёл его потом за бесценок. Мне нечего рассказывать про Инара Цульфа, и я ничего не знаю о том, кто именно поручил ему его загадочное служение. Не хочу вспоминать о том доме, о том времени. Что означает «нимфея»? Кто она?

— Ты. Чудесный болотный цветок, парящий над той средой, которая его и породила. Растительная звёздочка, сияющая даже в сумраке.

— Хорошо. Я согласна. Давай играть. Ты пришёл, чтобы взять меня в свой дом? Помнишь, обещал мне там счастье?

Он лёг на спину, и она легла ему на грудь, гладя ладонью кожу. Ладонь этой труженицы была изящна и тонка.

— Как хорошо, что мы не в этой жуткой тесноте, в машине, где мне было настолько неудобно, почти плохо, и я уступала тебе лишь из жалости. Ты был там совсем другой. А теперь ты опять прежний, красивый… Какие страшные сны о тебе видела я, живя в столице совсем одна….

Он не проявил ни малейшего интереса к её прошлым снам, но из непонятного упрямства, почти раздражённая его небрежением, она продолжала.

— И в твоей машине, когда ты наваливался на меня, сдавливал, делал мне больно, потому что я не хотела близости в такой неподходящей обстановке. Я всегда вспоминала того обугленного человека из снов, у которого было твоё лицо… а всё прочее чужое.

— Зачем же подчинялась?

— Думаешь, легко было тебе противостоять? Неужели, думала я, тот прошлый уже не вернётся ко мне? И я продолжала мечтать об утраченном счастье. Чтобы лечь на твою грудь, чтобы ты гладил, как и тогда мою спинку. Как люблю я твоё прекрасное сильное тело, и всё в тебе, такое же сильное, большое… Любимый… — и она уткнулась в его грудь. Игра была слишком хороша, чтобы быть правдой жизни. Конечно, он прав. Это сон.

— Но ты же говорила, что для тебя нет ничего ужасней, чем голый мужчина и всё, что от него неотделимо, — напомнил он. — Ты ведь решила стать жрицей водяной матери и не вступать в близость с ужасными самцами.

— Я так говорила от застенчивости, а на самом деле я… я так люблю в тебе всё! Я мечтала об этих ласках, о прикосновениях. Мне так хорошо! — и она страстно, удивительно искусно и умело принялась ласкать его, чтобы повторить близость.

— Кто же обучил тебя всему, жрица несуществующего культа?

— Моим учителем была моя мечта о тебе. Мысленно я всегда ласкала тебя именно так…

— Получается, что ты бегала от меня, не умея вырваться из объятий своей мечты? Крепка же она у тебя! А я-то думал, что за сила раз за разом оттягивает от меня эту женщину?

— Ты сам же раз за разом отталкивал меня! Как ты мог в ту ночь после нашей невероятной встречи в Творческом Центре обидеть меня, вытолкнув из машины? Как мог ты не оценить такой дар Матери Воды — Судьбы? Если бы не Инар с его очередной затеей для местных жителей, то я…мы бы уже не встретились! Потому что нельзя презирать дары Судьбы! А она, скупая и суровая, такая щедрая и милостивая в отношении нас с тобой…

— Выходит, Инар на побегушках и у Судьбы тоже? А мы с тобой любимчики этой мамаши… забавно. Чего ж ты плачешь?

— Я не могу простить!

— Не можешь меня простить?

— Я не могу простить себя! За то, что не отшлёпала тебя в машине точно так же, как сделала это в лесу, когда делать так было не нужно! А я… вместо того, чтобы привести тебя в чувство, была настолько очарована тобой… От свалившегося вдруг счастья мне казалось, что я плаваю в каком-то звёздном океане… И вдруг такое разочарование! Ты забыл обо мне, как забывают об особой деве, воспользовавшись ею по мимолётной прихоти. Я всегда жалею потом, что вела себя неправильно. Но я не знаю, как надо правильно!

— Я не забывал о тебе. Я же не мотылёк-сладкоежка как Антон. Я был занят. Лучше давай утешимся, как и хотели, а уж потом поплачем…

— … Надмирный Свет дал мне это счастье, — ворковала она, — Я уж думала, что умру и не изведаю ничего, — и гладила его коротко остриженную голову, — люблю твои недоразвитые волосы, твой лоб и уши, — и лезла ласкать уши. В ней всё осталось прежним…

Игры за гранью обыденности

Когда он уходил, то погрузил её в сон, не заботясь о том, что именно она почувствует, проснувшись. Что сумеет понять из произошедшего, а что так и сбросит в своё же подсознание под давлением беспощадной реальности, всегда выдавливающей и сны, и грёзы туда, откуда они и приходят.

И он стал приходить к ней по ночам. И они вместе порождали взаимную вспышку физического замыкания. И это мало напоминало их прошлую влюблённость, а скорее они бросались друг другу в объятия, как два предельно изголодавшихся по сексу, алчущие лишь насыщения, в целом закрытые друг для друга существа, — она от потрясения происходящим, а он к откровению и не стремился. Когда же она с ним разговаривала, он почти всегда молчал, как и полагается духу сна.

— Ты по-прежнему звёздный воин? — спрашивала она, — я согласна быть твоим отдохновением. Тогда не согласилась, а теперь — да. До сих пор не верю, что тот, кто был таким грубым ко мне и ты — один и тот же человек.

— Тебе хотелось бы, чтобы я был ласковым и послушным как Антон?

— Я никогда не думала про Антона как о своём избраннике. Он мой друг и только. Он не любит меня, а ты?

— Не опробовала на нём своё искусство жрицы Матери Воды? Не потренировалась на нём как на плюшевом котике?

— Как это?

— А так. Занималась с ним невинным сексом в тени здешних кущ?

Она долго молчала. Он не видел выражения её лица в полумраке, к тому же смотрел в потолок.

— Если да, то ты мне не муж, чтобы допытываться, кого и как я ласкала.

— Да или нет? Ответ должен быть ясным.

И опять она долго молчала. И опять он смотрел в потолок. Она встала и подошла к прозрачной стене. Идущий снаружи перламутровый свет очертил её фигуру, напоминающую амфору. Она тряхнула распущенными волосами, повернулась в его сторону. Выражения лица по-прежнему рассмотреть было нельзя.

— Ты не можешь знать все тайны