Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Дейдра Макклоски

Глава 67. Изменение риторики сделало современность и может ее распространить

Поразмышляйте, пожалуйста, над тем, к чему мы пришли.

Однажды произошли большие перемены, уникальные для Европы, особенно после 1600 года в странах, расположенных вокруг Северного моря, и прежде всего в Голландии в XVII веке, а затем в Великобритании в XVIII и особенно в XIX веке. Экономист Роберт Э. Лукас-младший говорит об этом следующим образом: "Впервые в истории уровень жизни масс простых людей начал устойчиво расти. Невозможно переоценить новизну открытия, что человеческое общество обладает таким потенциалом для устойчивого улучшения материальных аспектов жизни всех его членов, а не только правящей элиты"¹.

Реализация этого потенциала зависела от буржуазной идеологии, принятой целыми обществами, а не только самой буржуазией. Предвестниками этой идеологии были ганзейские города Любек, Берген, Данциг, некоторые торговые города южной Германии, процветающие малые города Фландрии и Брабанта, Барселона, гугенотские оплоты Франции, особенно северные города Италии - Венеция, Флоренция, Генуя и другие. Она была опробована и в неевропейских странах - например, в конце XVII в. н.э. в Ōсаке или, кажется, во II в. до н.э. в Карфагене, или "Тире, городе боевых стен, / где купцы были князьями, / а торговцы - самыми почетными людьми на земле" (Ис. 23: 8). Но новая идеология сохранялась на более обширных территориях после провинции Голландия и после XVIII века и после Северной Британии - то есть, если быть точным в отношении каждого места, "Голландии" в точном смысле северо-западных Низких стран, а также северной и средней Англии и части низменной Шотландии, причем Амстердам и Лондон оказывали финансовые и торговые услуги таким производственным местам, как Вестфалия и Ланкашир. Затем она распространилась по всему миру.

Перемена, буржуазная переоценка, была приходом цивилизации, уважающей бизнес, принятием буржуазной сделки. Большая часть элиты, а затем и большая часть неэлиты северо-западной Европы и ее ответвлений стали принимать ценности обмена и совершенствования и даже восхищаться ими. Или, по крайней мере, государство не пыталось блокировать эти ценности, как это энергично делалось в прежние времена. Тем более это не было сделано в новых Соединенных Штатах. За ними последовали элиты, а затем и простые люди во многих странах мира, в том числе, что удивительно, в Китае и Индии. Они взяли на себя обязательство уважать буржуазию - или, по крайней мере, не презирать ее, не облагать налогами и не регулировать.

Не все приняли буржуазную сделку, даже в США. В этом-то и кроется проблема: он не завершен, и его могут подорвать враждебное отношение и неуклюжие правила. В Чикаго, чтобы открыть небольшую мастерскую по ремонту швейных машин, нужно получить лицензию на ведение бизнеса за 300 долларов, но вы не можете делать это у себя дома из-за зонирования, политически организованного крупными розничными торговцами. Антибуржуазные настроения сохраняются даже в таких буржуазных городах, как Лондон, Нью-Йорк и Милан, выражаясь за неоаристократическими обеденными столами и на неосвященнических редакционных совещаниях. Один из журналистов в Швеции недавно заметил, что когда шведское правительство рекомендовало наносить зубную пасту на щетку на два сантиметра, ни один журналист не пожаловался:

[Журналисты... с большой профессиональной гордостью относятся к пресс-релизам или новым сообщениям любых коммерческих структур с максимальным скептицизмом. И это справедливо. Но остается загадкой, почему к подобным материалам относятся по-другому только потому, что они исходят от государственной организации. Нетрудно представить себе реакцию СМИ, если бы компания Colgate выпустила пресс-релиз, призывающий население использовать зубную пасту не менее двух сантиметров дважды в день.²

Буржуазия далеко не безупречна с этической точки зрения. Вновь терпимая буржуазия регулярно, я еще раз говорю, пыталась создать себе новую аристократию, которую должно защищать государство, как это предсказывали Адам Смит и Карл Маркс. И все равно даже в благополучных землях на берегах Северного моря старая иерархия, основанная на сословном или духовном звании, не просто исчезла 1 января 1700 года. В 1773 г. Оливер Голдсмит выступил с критикой новых сентиментальных комедий на лондонской сцене, считая их слишком увлеченными простыми торговцами ("Лондонский купец" - более ранняя, трагическая версия), которых он находил унылыми с фальшиво-аристократической высоты, впоследствии характерной для духовенства (сам он был беспутным сыном ирландского священника).Он счел более удачным показать публике, состоящей из торговцев и их жен, недостатки аристократов или, по крайней мере, дворян и их слуг, как в "Женитьбе Фигаро". Рассказы о до- или антибуржуазной жизни странным образом доминировали в высоком и низком искусстве буржуазной эпохи. Романы Флобера и Хемингуэя, поэзия Д'Аннунцио и Элиота, фильмы Эйзенштейна и Пазолини, не говоря уже о богатой плеяде ковбойских фильмов и шпионских романов, - все они воспевают крестьянско-пролетарские или аристократические ценности. Нам, буржуям, пришлось нелегко.

Жесткость была в основном не материальной. Она была идеологической и риторической. Так, по крайней мере, утверждают некоторые историки и социологи, и даже некоторые экономисты - Адам Смит, Джон Стюарт Милль, Йозеф Шумпетер, Альберт Хиршман и др. Современный мир, как понимают многие историки экономики, был создан не торговлей, не империей и не эксплуатацией периферии. Это была именно периферия. Патрик О'Брайен подсчитал, что даже в 1790 г. только 4% европейской продукции шло на экспорт, а в 1590 г. этот показатель был бы гораздо меньше.⁴ Империализм был обычным делом в Афинской, Сунской, Могольской или Испанской империях, но эти империи, которые тоже были торговыми империями, не создали современный мир. Его создателем не была и классовая борьба, хотя Маркс и Энгельс мудро подчеркивали ведущую роль буржуазии.

Но и Великое обогащение не произошло от того двигателя накопления, который анализировали марксистские и самуэльсоновские экономисты. Эти анализы достойны того, чтобы их иметь, поскольку в своей научной области они немного раскрывают - и своими недостатками они также показывают, как много в жизни человека зависит от идей и риторики. Некоторые современные экономисты-марксисты, например, утверждают, что улучшение Великого Обогащения произошло в результате циничной борьбы за власть на рабочем месте, и что ткацкие станки с паровым приводом и тому подобное - это всего лишь изобретение боссов, чтобы разбить прото-объединения и дисциплинировать рабочую силу.⁵ В этом что-то есть. Но не очень много. А современные экономисты-самуэльсонисты говорят, что обогащение произошло благодаря разумному разделению труда, или накоплению капитала, или росту отдачи от масштаба, или расширению международной торговли, или снижению транзакционных издержек, или мальтузианскому давлению на поведение. Во всем этом тоже есть что-то. Но не много. Ограниченность аргументов марксистов и самуэльсонианцев, основанных только на благоразумии, показывает, насколько важны другие добродетели, помимо благоразумия. В кратком