Герман Геринг: Второй человек Третьего рейха - Франсуа Керсоди

Руденко: Понимаю. Следовательно, вы считали, что аннексия этих территорий должна была произойти позднее. Как вы сами сказали, аннексия последовала бы после окончания войны. Значит, принципиальных возражений вы не высказали?

Геринг: Нет, просто, будучи старым охотником, я следовал правилу, согласно которому не следует делить шкуру неубитого медведя.

Руденко: Ясно. А шкура медведя должна была быть поделена только после того, как вы окончательно захватили бы эти территории. Правильно?

Геринг: То, что произошло бы с этой шкурой, могло точно решиться только после того, как медведь был бы убит.

Руденко: К счастью, этого не произошло.

Геринг: К счастью для вас». Последовала пауза. Потом обвинитель Руденко предъявил документ СССР-170 – протокол состоявшегося 6 августа 1942 года совещания Геринга с рейхскомиссарами оккупированных территорий и с представителями военного командования. И обратил внимание подсудимого на отрывок, который красноречиво говорил о стиле его тогдашнего руководства: «Вы посланы сюда не за тем, чтобы работать на благо вверенных вам народов, а для того, чтобы выжать из этих территорий максимум возможного». Геринг явно смутился и опять посетовал на плохой перевод, сказав, что следует читать «извлечь максимум возможного», а не «выжать максимум возможного». Когда речь зашла о 2 миллионах мужчин и женщин, насильственно угнанных в Германию на рабский труд, Геринг возразил: «Не в рабство, а для работы привозили их в Германию». Но ему пришлось подтвердить, что на том же совещании он сказал: «Я намереваюсь грабить, и именно эффективно». Тут на ошибочный перевод сослаться было нельзя…

При возобновлении заседания утром 22 марта Руденко не смог заставить Геринга признаться в том, что тот знал о казнях непокорных гражданских лиц, расстрелах заложников и о жестоком обращении с советскими военнопленными в концлагерях. Подсудимый к тому же подчеркнул, что «ВВС не имели никаких лагерей, в которых содержались бы советские военнопленные». Затем Руденко быстро перешел к вопросу немецких злодеяний в Польше, но допрос закончился жестоким столкновением, когда был поднят главный вопрос о личной ответственности Германа Геринга.

«Руденко: Если вы считали возможным для себя сотрудничать с Гитлером, считаете ли вы себя, как второго человека в Германии, ответственным за организованные в государственных масштабах убийства миллионов ни в чем не повинных людей, даже независимо от осведомленности об этих фактах? Ответьте коротко: “да” или “нет”.

Геринг: Нет, так как я ничего не знал о них и не приказывал их проводить.

Руденко: Я еще раз подчеркиваю – даже независимо от осведомленности об этих фактах?

Геринг: Если я действительно не знаю о них, я не могу за них отвечать.

Руденко: Вы обязаны были знать эти факты.

Геринг: В каком смысле обязан: либо я знаю факты, либо я их не знаю. Вы можете меня в лучшем случае спросить, был ли я легкомысленным, так как не попытался что-нибудь узнать о них.

Руденко: Вам лучше знать себя. Миллионы немцев знали о творившихся преступлениях, а вы не знали.

Геринг: Я не согласен с тем, что миллионы немцев знали об этом: это ничем не подтверждено.

Руденко: Еще два вопроса. Вы заявили на суде, что гитлеровское правительство привело Германию к расцвету. Вы и сейчас уверены, что это так?

Геринг: Катастрофа наступила только после проигранной войны.

Руденко: В результате которой вы привели Германию к военному и политическому поражению. У меня больше нет вопросов».

После этого французский обвинитель Огюст Шампетье де Риб попросил сделать краткое заявление. Он, в частности, сказал: «Французское обвинение согласовало с американским обвинителем, судьей Джексоном, и с английским обвинителем, сэром Файфом, вопрос о том, чтобы ими были заданы подсудимому Герингу вопросы, имеющие отношение к делу. Эти вопросы были заданы. Мы заслушали ответы подсудимого на эти вопросы». И закончил так: «Французское обвинение полагает, что ни в малейшей степени не были поколеблены те бесспорные обвинения, которые были нами выдвинуты. Поэтому у меня не имеется новых вопросов, которые я хотел бы задать подсудимому». Геринг, огорченный тем, что приходится покинуть сцену, снова заговорил, но его быстро оборвали.

«Председатель: Трибунал не желает слушать вашу речь…

Геринг: […] Я сделал все, чтобы избежать войны, но после того, как она началась, моим долгом было сделать все возможное, чтобы Германия одержала победу…

Председатель: Это мы уже не раз слышали и снова слышать не желаем. […] Подсудимый может сесть на место».

Корреспондент газеты «Дейли экспресс» тут же телеграфировал в редакцию: «Обвинители загнали бывшего маршала в угол. Когда лорд Лоренс закончил заседание, смертельно-бледное лицо Геринга было покрыто потом, а руки его дрожали. Он вернулся на скамью подсудимых в состоянии крайнего измождения». Вполне возможно, но «обвиняемый № 1», обладая практически безграничным самомнением, скорее остался довольным собой, когда закончились пять долгих дней слушаний. Именно это и отметил Густав Гилберт, навестив его в камере вечером того же дня, 22 марта.

«Он явно ждал аплодисментов за свое выступление.

– Ну, я был не так уж плох, не правда ли? – спросил он у меня уже третий раз.

– Нет, этого сказать нельзя.

– Не забывайте, что против меня здесь выступают самые лучшие юридические силы Англии, Америки, России, Франции со всем их юридическим аппаратом. А я совсем один![716]

Он не мог удержаться от самовосхваления и один раз сделал краткую паузу, чтобы подчеркнуть это. […] Да, он был очень доволен местом, которое намеревался занять в истории.

– Могу даже поспорить, что и обвинители пришли к заключению, что я выглядел очень неплохо, не так ли? Вы что-нибудь подобное слышали?

Он ждал моего согласия с тем, что восхищение им его противников подтверждает факт его средневекового героизма. Я только пожал плечами».

Как и следовало ожидать, этот прирожденный актер весьма высоко оценил свою игру! Моменты замешательства, путаницы в показаниях и явная беспомощность перед морем обличающих документов стерлись из его памяти. Там осталось место только для воспоминаний о собственных риторических успехах и слабостях противников. И потом, его имя почти неделю не сходило с первых полос газет всего мира, он получил письма поддержки изо всех уголков оккупированной Германии[717]. Ему даже удалось произвести впечатление на других подсудимых[718]. Им он сказал без ложной скромности: «Если вы сделаете хотя бы половину того, что совершил я, успех будет гарантирован!»