Противостояние - Стивен Кинг

– УБИРАЙТЕСЬ С МОЕЙ ДОРОГИ! – ревел Малыш, подпрыгивая в своих нелепых сапогах с высокими каблуками, – миниатюрная природная сила уничтожения, землетрясение в бутылке. – УБИРАЙТЕСЬ С МОЕЙ ДОРОГИ, СВОЛОЧИ, ВЫ ПОДОХЛИ, ВАМ МЕСТО НА ЗЛОГРЕБУЧЕМ КЛАДБИЩЕ, НЕЧЕГО ВАМ ДЕЛАТЬ НА МОЕЙ ДОРОГЕ!

Он отшвырнул бутылку «Ребел йелл», она полетела, вращаясь, роняя янтарные капли, и разбилась на сотню осколков, ударившись о борт старого «порше». Малыш замолчал и стоял, тяжело дыша и покачиваясь.

Возникшее препятствие не шло ни в какое сравнение с четырьмя разбитыми автомобилями, перегородившими дорогу. Теперь машины просто занимали все полосы движения. Вторую половину автострады, ведущую на восток, отделял от первой травяной островок шириной примерно десять ярдов, и, возможно, «дьюс»-купе смог бы перебраться на другую сторону, да только там творилось то же самое: четыре полосы занимали шесть рядов автомобилей, стоявших бок о бок, бампер к бамперу. Аварийные полосы выглядели ничуть не лучше. Некоторые из водителей попытались проехать и по разделительной полосе, хотя из травы тут и там, словно зубы дракона, торчали острые камни. Возможно, и существовали внедорожники с высоким просветом, способные преодолеть такое препятствие, но Мусорный Бак видел, что разделительная полоса превратилась в автомобильное кладбище для разбитой, смятой и поломанной продукции детройтских заводов. Создавалось ощущение, будто водителей охватило массовое безумие и они решили поучаствовать в апокалиптической гонке на уничтожение или в чумовом автокроссе по высокогорной части автострады 70. «В Колорадо Скалистые горы высокие, – подумал Мусорный Бак. – Дождь из «шеви» оставил лужи глубокие». Он чуть не засмеялся и торопливо прикрыл рот. Если бы Малыш услышал его смех, больше ему смеяться почти наверняка бы не довелось.

Малыш вернулся назад, широко шагая своими сапожищами на высоком каблуке, его тщательно уложенные волосы блестели. Лицом он напоминал карликового василиска. Глаза выпучились от ярости.

– Я не оставлю мой гребаный автомобиль! – прорычал он. – Слышишь меня? Никогда. Я его не оставлю. Ты прогуляешься, Мусорище. Иди дальше и посмотри, далеко ли тянется эта злогребучая пробка. Может, дорогу перегородил грузовик, я не знаю. Знаю только, что назад мы вернуться не можем. Обочина обрушилась. Вот и мы свалимся. Но если причина в грузовике или в чем-то там еще, мне насрать. Я скину все эти гребаные машины в пропасть. Одну за другой. Я могу это сделать, и тебе лучше поверить в эту брень-хрень. Шевелись, сынок!

Мусорник не стал спорить. Зашагал по автостраде, лавируя между застывшими автомобилями, готовый пригнуться и бежать, если Малыш откроет стрельбу. Но обошлось. Удалившись, как он решил, на безопасное расстояние (то есть такое, чтобы Малыш не мог попасть в него из револьвера), Мусорный Бак забрался на цистерну бензовоза и оглянулся. Малыш, миниатюрный уличный панк из ада, с расстояния в полумилю действительно смотрелся куклой. Он привалился к «дьюсу»-купе и пил. Мусорный Бак уже собрался помахать ему рукой, но потом решил, что это скорее всего плохая идея.

В тот день Мусорный Бак отправился в путь в половине одиннадцатого утра по горному времени[149]. Продвигался он медленно – частенько приходилось залезать на багажники, капоты и крыши автомобилей и грузовиков, которые стояли впритирку друг к другу, и до первого знака «ТОННЕЛЬ ЗАКРЫТ» он добрался в четверть четвертого. Преодолел почти двенадцать миль. Не такое уж и большое расстояние, особенно для человека, который проехал на велосипеде половину страны, но, учитывая препятствия на пути, Мусорный Бак полагал, что эти двенадцать миль – достижение. Он мог бы вернуться, чтобы сказать Малышу, что дальнейшая поездка исключается… если бы намеревался вернуться. Но таких намерений у Мусорного Бака, разумеется, не было. Он не читал книг по истории (после электрошоковой терапии читать ему стало совсем тяжело) и не знал, что в прежние времена короли и императоры частенько убивали гонцов, принесших плохую весть. Исключительно от досады. Знал Мусорный Бак другое: он провел с Малышом достаточно много времени, чтобы не испытывать ни малейшего желания увидеть его вновь.

Он постоял, глядя на знак, черные слова на оранжевом ромбе. Знак сбили, и он лежал под колесом самого старого в мире «юго», судя по внешнему виду. «ТОННЕЛЬ ЗАКРЫТ». Какой тоннель? Он всмотрелся вперед, прикрыв глаза ладонью, и вроде бы что-то разглядел. Прошел еще триста ярдов, при необходимости перебираясь через автомобили, и оказался среди машин и мертвецов. Некоторые легковушки и пикапы полностью сгорели. Здесь хватало армейских грузовиков. Многие тела были в военной форме. За местом сражения – Мусорник не сомневался, что здесь сражались, – вновь начиналась транспортная пробка. А чуть дальше и западные, и восточные полосы исчезали в двух дырах, над которыми висел гигантский щит, закрепленный на горном склоне, сообщающий, что это «ТОННЕЛЬ ЭЙЗЕНХАУЭРА».

Мусорный Бак подошел ближе, с гулко бьющимся сердцем, не зная, что предпринять. Эти дыры-близнецы, уходящие в гору, пугали его, но по мере приближения к ним испуг перерос в ужас. Он бы прекрасно понял, что испытывал Ларри Андервуд, подходя к тоннелю Линкольна; в тот момент, пусть и не зная друг друга, они стали братьями по духу, разделив чувство дикого страха.

Главное отличие тоннелей заключалось в расположении пешеходной дорожки. Если в тоннеле Линкольна ее проложили достаточно высоко над проезжей частью, то в тоннеле Эйзенхауэра она шла так низко, что некоторые водители попытались объехать по ней пробку. Поэтому оставалось только одно: пробираться между автомобилями в кромешной тьме.

У Мусорного Бака скрутило живот.

Он долго стоял, глядя на тоннель. Месяцем раньше Ларри Андервуд вошел в тоннель, несмотря на страх. После долгих размышлений Мусорный Бак развернулся и зашагал обратно к Малышу, поникнув плечами, с дрожащими уголками рта. Назад его заставило повернуть не отсутствие свободного прохода и не длина тоннеля (Мусорник, который всю жизнь прожил в Индиане, понятия не имел, какова длина тоннеля Эйзенхауэра). Ларри Андервуд руководствовался в своих действиях как чистым эгоизмом, так и простой логикой выживания: Манхэттен – остров, и он должен с него выбраться. Тоннель – кратчайший путь. Пройти его надо как можно быстрее. Как с дурно пахнущим лекарством: зажимаешь нос и проглатываешь. Мусорный Бак привык к тому, что его бьют, привык получать удары и пинки судьбы и своей необъяснимой натуры… и принимал их, склонив голову. Встреча с Малышом обернулась катастрофой, выхолостила Мусорного Бака, практически лишила последних остатков разума. Его тащили вперед на скорости, угрожавшей целостности мозга. Под дулом пистолета он выпил целую банку пива и сумел после этого не блевануть. Его изнасиловали стволом револьвера. Он чуть не упал в пропасть с тысячефутового обрыва. И после всего этого от него хотели, чтобы он собрался с духом и заполз в дыру в основании горы, дыру, где в темноте, возможно, поджидали неведомые ему ужасы? Он не мог. Другие, возможно, могли – но не Мусорный Бак. Кроме того, в идее возвращения была определенная логика. Логика побитого жизнью и наполовину обезумевшего человека – но обладающая извращенной притягательностью. Он находился не на острове. Если бы ему пришлось идти назад остаток этого дня и весь завтрашний, для того чтобы найти дорогу вокруг гор, а не сквозь горы, он бы это сделал. Ему предстояло проскользнуть мимо Малыша, это правда, но он надеялся, что Малыш передумал и уже ушел, несмотря на свои заявления. Или мертвецки напился. Или даже (хотя Мусорник искренне сомневался, что ему так повезет) просто умер. В самом худшем случае, если Малыш остался на прежнем месте, ждущий и наблюдающий, Мусорный Бак мог дождаться темноты, а потом проскользнуть мимо него, как