Иван Кондарев - Эмилиян Станев

Через высокий, из толстых прутьев плетень во двор заглядывали несколько женщин и детей. Дом стоял в глубине, перед воротами скамейка, дальше пустырь и тупик. Подъезжая, Балчев услышал женский плач и крики. В соседнем дворе хрипло лаяла собака.

Балчев соскочил с коня и прошел через открытую калитку в воротах. Во дворе перед двухэтажным домом, побеленным известью, возле кустиков самшита, окаймляющих маленькую клумбу, где желтели настурции, пестрели разноцветные астры и георгины, лежал раненый. Вокруг него толпилась люди: два солдата, братья с женами, несколько соседей и соседок. Мать, сгорбленная старуха, в черном грубошерстном сукмане, повалившись на землю, уткнулась седой головой ему в ноги и оплакивала его тихим обессилевшим голосом. Высокий крестьянин лет шестидесяти (видимо, его отец), с трудом переставляя ноги, ходил возле дома, засунув руки за пояс, и вздыхал. Оба брата, крепкие здоровяки, большеголовые, с туповатыми лицами, держа руки в карманах штанов, смотрели не на раненого, а куда-то в сторону. Увидев Балчева, солдаты откозыряли и вытянулись в струнку, а старуха завыла.

Раненый лежал на одеяле, на котором его принесли из сарая. В густых волосах запутались соломинки. При появлении Балчева он попытался приподняться на локтях, но не смог. Голова его, поддерживаемая подушкой, качалась, как маятник, мелкие капли пота покрывали бледное, бескровное лицо. Запекшиеся губы что-то прошептали, в больших карих глазах появилось горькое, даже насмешливое выражение, поразившее Балчева. По руке раненого ползла пчела.

— Не давайте ему воды. Если он попьет, ему станет хуже, — сказал один из солдат, увидев, что сноха вынесла из дому глиняный кувшинчик.

— Он ведь и без того уж отходит. На, пей, браток, — сказал один из братьев и сунул раненому носик кувшина в рот.

Раненый попил, взгляд его опять остановился на Балчеве, и Балчев еще раз попытался разгадать выражение его глаз. В них за страданием и горечью проступало что-то светлое, даже по-детски восторженное, примиренность и вместе с тем гордость, словно тот видел нечто такое, чего не видели другие. В этом взгляде Балчев вдруг снова прочитал иронию и даже насмешку. Сноха, принесшая кувшинчик с водой, отошла в сторону. Вторая, спрятав под фартуком руки, тупо уставилась в землю. Старый крестьянин продолжал ходить возле дома.

— Как тебя зовут? Где ранили? — спросил Балчев.

— Йоно Нишков, Нишковы они… Он здешний учитель, — отозвалась одна из женщин.

— Он был председателем ихнего революционного комитета, гос-дин ротмистр. Его ранили вчера и привезли сюда на повозке. А эти спрятали его в сарае, — объяснил один из солдат.

— А что нам было делать, господин офицер? Ведь брат он нам. Сколько раз мы ему говорили, чтоб оставил эти скверные дела. Сам себя жизни лишил. Вона — отходит, и до обеда не доживет. Поглядите, какая у него рана в груди, — сказал один из братьев, приподняв покрывало, которым был прикрыт Нишков, и показав пропитанную кровью повязку.

— И чего только мы ему не говорили, господии капитан. Никакого внимания. Ведь он ученый!.. А мы, видишь ли, люди темные, ничего не смыслим. Сгубил он нас теперь, навлек беду и на нас и на чужих людей, что жить его умом вздумали, — отозвался второй брат.

Балчев глядел на них исподлобья. Очевидно, они не столько думали об умирающем брате, сколько о грозящем им наказании за то, что его спрятали.

— Ишь какую гриву отрастил! Говори, ты подбивал людей восставать? Вздумал объявить большевистскую власть, да? Обманывал темный народ! Это ты повел их вчера к городу? — спросил Балчев.

Нишков продолжал смотреть на него и качать головой. В уголке рта, где стекала струйка слюны, смешанной с водой, появилась все та же насмешливая и горестная улыбка.

— Он, господин капитан, что правда, то правда. Ну и получил свое. Вот до чего доигрался, в могилу глядит, — сказал старший из братьев, тот, что дал раненому попить.

— Молчи, Никифор… глуп ты. Погоди немножко, дай умереть, — заговорил вдруг Нишков.

Его потрескавшиеся губы совсем побелели, он перестал их кусать, прикрыл глаза и опустился на подушку. На глаза набежали слезы. Казалось, он уже умирает, но Балчев, внимательно следивший за малейшим движением его лица, понял, что тот что-то замышляет.

— Если не хочешь говорить здесь, придется допросить тебя в школе, — сказал он, хотя знал, что делать это бессмысленно.

Нишков открыл глаза, учащенно задышал и, чуть приподнявшись, кивнул Балчеву.

— Поди сюда, господин ротмистр, я тебе что-то скажу. Ведь это ты убил летом возле Выглевцов одного из наших? Подойди же поближе, чтоб они не слышали.

Балчев нахмурился, но сделал знак остальным отойти в сторону и наклонился над ним.

В глазах Нишкова промелькнула легкая тень, потом силы его словно бы вернулись, взгляд прояснился.

— Ниже наклонись…

Балчев наклонился. Собравшись с последними силами, Нишков приподнялся и плюнул ему в лицо…

Почувствовав на лице ошпаривший его плевок, Балчев отпрянул назад, выхватил из кобуры револьвер и трижды выстрелил в голову Нишкова…

Взбешенный воплями женщин, он подбежал к лошади, вскочил в седло и, не помня себя от ярости, не понимая что делает, поскакал по улице к общине.

Два члена ее руководства, один — высокий и черный, все время моргавший и напускавший на себя важность, чтоб скрыть страх перед ответственностью, второй — толстый и самонадеянный, ждали его в канцелярии. Балчев схватил толстяка, встряхнул его и рукояткой нагайки толкнул в грудь.

— Спите, досыпаете… Правители! Списки всех коммунистов и дружбашей, немедленно!.. Если вы их еще не подготовили, все зубы повыбиваю!

Черный сунул руку за пояс и вытащил оттуда сложенный вдвое лист бумаги. Руки у него дрожали, плотная бумага, вырванная из конторской книги, хрустнула и затрещала, как пергамент.

— Вчера страху натерпелись — душа в пятках, господин капитан… Проспали, верно, но… пока составили… Не легко было, господин капитан…

Толстяк стал заикаться. Балчев взял список и, не слушая их оправданий, позвал вахмистра и приказал отобрать из арестованных в школе десять человек и связать их вместе.

Плевок Нишкова жег лицо, безотчетная злоба помрачала сознание. Тержуманов и еще один взводный что-то говорили ему. Балчев чувствовал, что Тержуманов держит его под руку и пытается увести из-под навеса, но не понимал, куда его ведут и что говорят. Он вырвал руку, на какой-то миг будто отрезвел, перестал видеть насмешливый взгляд Нишкова, слышать его шепот. Словно пробудившись после жуткого кошмара, он вдруг услышал чириканье воробьев на освещенной утренним солнцем крыше школы и долетающую оттуда перебранку солдат, один из которых кричал: «Убери к чертям кобылу поручика, ишь как брыкается!», увидел солдат, мывших сапоги у чешмы, и патрульных, которые разгоняли столпившихся перед общиной крестьян, женщин и детей; увидел унтер-офицера, который бежал к школе, держа в руке две новые веревки.

— Ты не в себе. Подожди, не надо так. Разве ты не видишь, что творится, голубчик? — успокаивал его Тержуманов. — Оставь, прошу тебя, не дразни их — из города едут добровольцы. Предоставь им это дело…

Балчев взорвался. Он схватил Тержуманова за руку, тряся его, задыхаясь от ярости и хрипя, выплевывая слова ему в лицо:

— Мы должны были их перебить, всех, ты слышишь?.. На пашне.» всех до единого! Ты не понимаешь, что они такое! Ты не хочешь замарать ручки… Все они против, мать их так… Это не народ, это скопище бунтовщиков! Ты слышишь? Убирайся прочь и не мешай мне!

Из школы, где вахмистр Слатинов связывал арестованных веревками, которые ему только что принес из сельской лавки унтер-офицер, послышался истошный крик; он ударился о противоположный холм и разнесся долгим эхом. Кто-то звал на помощь. Залаяли собаки, запричитали женщины, словно перекликаясь, и сразу напротив школы собралась толпа перепуганных крестьянок и плачущих детей. Дверь отворилась и выпустила плотно связанных друг с другом повстанцев. Женские вопли разорвали воздух, крик детей вмиг заглушил все. «Братец, братец Георгий! Папочка-а!..» Связанные повстанцы приостановились у порога, вереница их закачалась и, скорчившись, как огромное пресмыкающееся, выползла на улицу. Оставшиеся в школе повстанцы кричали, столпившись у окон. Балчев видел, как женщины кинулись оттаскивать солдат и окружили связанных. Кто-то из охраны выстрелил. Какая-то крестьянка с ножом в руке неистово завопила и принялась резать веревки.

— Балчев, Муна, что ты хочешь делать? Будь благоразумен… Оставь! Подожди до вечера, до вечера, когда стемнеет, не сейчас! — кричал Тержуманов; он изо всех сил ухватился за рвавшегося у него из рук Балчева и не отпускал его. — Бегите, скажите, чтоб их вернули обратно в школу! — крикнул он командиру роты, который сразу же кинулся отменять приказ.