Имаджика - Клайв Баркер

Он поднял свечу и, держа ее высоко, принялся бродить по дому. Комнаты – а их было много – пришли в полный упадок: доски, источенные гнилью и червями, скрипели у него под ногами, сырость превратила стены в карты неведомых континентов. Но настоящее не долго стояло у него перед глазами. К тому моменту, когда он подошел к лестнице, память уже разожгла повсюду свечи: их сияние лилось из приоткрытой двери столовой и комнат верхнего этажа. Это был щедрый свет. Он обивал тканью голые стены, устилал под ноги ворсистые ковры и расставлял на них изящную мебель. Хотя собравшиеся здесь люди и устремлялись в сферу чистого духа, они были не против понежить ту самую плоть, которую они яростно проклинали. Кто мог бы угадать, посмотрев с улицы на скромный фасад дома, что его интерьер столь изящно обставлен и украшен? И, видя это воскрешенное великолепие, он услышал голоса тех, кто некогда купался в этой роскоши. Сначала смех, потом чей-то громогласный спор вверху на лестнице. Спорщиков пока не было видно – возможно, сознание, внемля его предостережениям, временно приостановило поток воспоминаний, – но он уже мог назвать их имена. Одного из них звали Горацием Тирвиттом, а другого – Исааком Эбилавом. А смех? Ну, конечно же, он принадлежал Джошуа Годольфину. Он хохотал, как сам Дьявол, – во всю свою хриплую глотку.

– Добро пожаловать, – обратился Миляга к своим воспоминаниям. – Я готов увидеть ваши лица.

И с этими словами они появились. Тирвитт, по своему обыкновению расфранченный и перепудренный, стоял на лестнице, стараясь не подпустить к себе Эбилава из опасений, что сорока в руках последнего может вырваться на свободу.

– Это дурная примета, – протестовал Тирвитт. – Птицы в доме – это дурная примета!

– Приметы нужны только игрокам и рыболовам, – парировал Эбилав.

– Тебе еще представится случай блеснуть красноречием, – сказал Тирвитт, – а пока что просто вышвырни эту тварь на улицу, покуда я не свернул ей шею. – Он повернулся к Миляге. – Скажи же ему, Сартори.

Миляга был потрясен, увидев пристально устремленный на него взгляд призрака.

– Она не принесет нам никакого вреда, – услышал он свой ответ. – Это одно из Божьих созданий.

В этот момент птица забилась в руках Эбилава и, сумев вырваться, опорожнила свой кишечник на парик и лицо своего мучителя, что вызвало у Тирвитта взрыв гомерического хохота.

– А теперь не вытирай, – сказал он Эбилаву, когда сорока упорхнула. – Это хорошая примета.

Привлеченный его смехом, из столовой появился Джошуа Годольфин, облеченный в броню своего всегдашнего высокомерия.

– Что за шум?

Эбилав пытался подманить к себе птицу, но его призывы только больше ее растревожили. Издавая хриплое карканье, она в панике летала по холлу.

– Откройте же чертову дверь! – сказал Годольфин. – Выпустите эту проклятую тварь!

– Испортить нам такое развлечение? – сказал Тирвитт.

– Если бы вы заткнули ваши глотки, – сказал Эбилав, – она бы успокоилась и села.

– А зачем ты вообще ее притащил сюда? – осведомился Джошуа.

– Она сидела на крыльце, – ответил Эбилав. – Я думал, у нее сломано крыло.

– На мой взгляд, она в полном порядке, – сказал Годольфин и обратил свое покрасневшее от коньяка лицо к Миляге. – Маэстро, – сказал он, слегка склоняя голову, – боюсь, мы начали обедать без тебя. Присоединяйся. Пусть эти птичьи мозги продолжают свои забавы.

Миляга уже направился в столовую, но в этот момент у него за спиной раздался звук глухого удара. Обернувшись, он увидел, как птица упала на пол у окна, сквозь которое она пыталась вылететь наружу. Эбилав испустил тихий стон; смех Тирвитта прекратился.

– Ну вот, – сказал он. – Ты убил Божью тварь!

– Я не виноват! – сказал Эбилав.

– Хочешь воскресить ее? – пробормотал Джошуа, обращаясь к Миляге тоном заговорщика.

– С переломанными крыльями и шеей? – спросил Миляга. – Это было бы не слишком великодушно.

– Зато забавно, – ответил Годольфин, и лукавые искорки забегали в его припухших глазах.

– Мне так не кажется, – сказал Миляга и увидел, как его отвращение стерло всю веселость с лица Джошуа. «Он немного боится меня, – подумал Миляга, – сила, которая скрывается во мне, заставляет его нервничать».

Джошуа двинулся в столовую, и Миляга собрался было за ним последовать, но в этот момент молодой человек – не более восемнадцати лет, с некрасивым, вытянутым лицом и кудрями церковного певчего – перехватил его.

– Маэстро? – сказал он.

В отличие от внешности Джошуа и остальных, эти черты Миляге показались более знакомыми. Возможно, в этом томном взгляде из-под полуприкрытых век, в этом маленьком, почти женском рте было что-то от стиля модерн. По правде говоря, вид у него был не слишком умный, но слова его, когда он говорил, звучали ясно и твердо, несмотря на его нервозность. Он едва осмеливался смотреть на Сартори и, опустив голову, молил Маэстро о снисхождении.

– Я хотел узнать, сэр, не было ли вам угодно принять решение по тому делу, о котором мы с вами говорили?

Миляга уже собрался было спросить, о каком деле идет речь, когда с языка его сорвались слова, вернувшие воспоминание к жизни.

– Я знаю твое нетерпение, Люциус.

Люциус Коббитт – именно так и звали юношу. В семнадцать он уже помнил наизусть все великие трактаты или, по крайней мере, их тезисы. Честолюбивый и знавший толк в политике Люциус выбрал себе в покровители Тирвитта (какие уж там услуги он ему оказал, об этом знала только его постель, но в том, что обоим угрожала смертная казнь через повешение, сомневаться не приходилось) и обеспечил себе место в доме на положении слуги. Но он стремился к большему и чуть ли не каждый вечер досаждал Маэстро своими застенчивыми и вежливыми мольбами.

– Нетерпение – это не то слово, сэр, – сказал он. – Я изучил все ритуалы. Основываясь на том, что я прочел в «Видениях» Флюта, я составил карту Ин Ово. Я понимаю, что пока все это лишь самое начало, но я также скопировал все известные символы и выучил их наизусть.

Ко всему прочему у него был и небольшой талант художника – еще одна черта, объединяющая их всех, помимо непомерного честолюбия и сомнительной нравственности.

– Я могу стать вашим помощником, Маэстро, – сказал он. – В эту ночь вам будет нужен кто-нибудь рядом.

– Я восхищен твоей преданностью, Люциус, но Примирение – это очень опасное дело, и я не могу взять на себя ответственности...

– Я беру ее на себя, сэр.

– Кроме того, у меня уже есть помощник.

На лице юноши отразилось крайнее разочарование.

– Вот как? – сказал он.

– Ну, конечно. Пай-о-па.

– Вы доверите свою жизнь духу, вызванному из Ин Ово? – спросил Люциус.