Бездна голодных глаз - Генри Олди

Нет, не то. Настороженный ропот пошел по толпе, и дед Хурчи переглянулся с полудюжиной воинов, стоявших за спиной Кан-ипы. И тогда табунщик выхватил копье у одного из них и шагнул вперед.

Позднее он скажет, что на него снизошел дух Великого Безмо. Но это будет потом.

— Ша-ма-ны не ну-жны! — выдержав две томительные паузы в конце первого и начале третьего слова, закричал Кан-ипа, подкрепляя каждую паузу звонким ударом копья о столб коновязи. — Ша-ма-ны…

— Не ну-жны! — воины за спиной уловили необычный ритм, и их голоса подхватили срывающийся вопль табунщика.

Удар копья. Второй. И племя пуран согласно топнуло в конце фразы. Вместе.

— Ша-ма-ны… — люди кричали единым существом, упиваясь общим ритмом, согласованностью, цельностью; и глаза горели сопричастностью, слитным, неукротимым порывом. — Не нужны!…

Звон копья. И удар сотен ног о землю — все, как один.

Ритм. Шаманы. Не нужны. И звон копья.

Великий Безмо был доволен.

…У костра сидели шестеро — шесть неподвижных фигур, в длинных складчатых одеяниях и высоких меховых шапках, увешанных костяными амулетами; они сидели молча, глядя в огонь невидящими, остановившимися глазами — и пламя извивалось в глубинах черных зрачков, словно свет шел изнутри.

Еще одна фигура возвышалась у самого костра.

— Как хотите, — наконец сказал Юрюнг Уолан. — Это ваше право. Лично я не хочу умирать, подобно безропотному жирному валуху. Не хочу — но, похоже, придется…

…Я шел по бесконечному сумрачному лабиринту, держа руку на эфесе меча; я шел и шел, казалось, этому не будет конца, казалось, здесь сроду не было никаких ловушек, а только вечное кружение по нескончаемым коридорам и вечное напряжение от ожидания неведомо чего. Я ускорил шаги. Потом побежал. И ничего не произошло…

Я вылетел на залитую солнцем площадь — и замер. Металл конских нагрудников, металл тяжелых лезвий, металл солдатских глаз. Вперед выступил толстый безбровый евнух в ярко-бирюзовом халате.

— Что видел ты в лабиринте, человек?

— Ничего…

— Вы слышали? — скопец торжественно махнул рукой в адрес застывших воинов. — Разве ты не знал, что повелевающие словами не являются на площадь Истины?! Ты не из Высшей Ложи; я вижу меч на твоем бедре — но мастера не носят оружия. Ты — чужой, оборотень. Убейте его!

Стена конских морд и тускло горящего металла сдвинулась с места. Она поплыла перед глазами, и на фоне стремительно вырастающих всадников возникла фигура упавшего на колени старика, тщетно пытающегося вытащить стрелу, по самое оперение вошедшую под ключицу; на старика наслоился маленький лысеющий человек с торчащей из груди витиеватой гардой нездешнего кинжала; и бесстрастный шейх в клетчатом покрывале над телом ученика с расширенными глазами; и еще одна смерть, и еще…

Множество нелепых смертей, прошлых и грядущих, и глядя на последнюю, я уже понимал, что натворил, и сцена была залита настоящей, густой, быстро темнеющей кровью…

…Алогубый гигант лежал у покосившегося дощатого забора, и убийца — пятнистый проклятый Мом, его тело, его согнутая спина! — выдергивал из широкой груди серебряный меч. Но когда Мом повернулся, глядя сквозь меня — на его лице были чужие глаза, глаза пророка и охотника; а знакомый мне кошачий прищур вертикальных зрачков остывал на белом лице убитого. Глаза убитого и тело убийцы — все это некогда стояло передо мной, слившись в одно целое, и, отшатываясь, я понял, что заглядываю в недозволенное, в Бездну… Вдоль забора скользнула тень уходящего шамана Сарта, убийца оторвался от созерцания тела с его украденным взглядом; и я радостно обрушился в беспамятство пробуждения…

О, если б знал я, как бывает, когда решался на дебют…

Глава седьмая

И канули годы.

И снова,

Все так же, но только грубей,

Мой бог,

Сотворенный из слова,

Твердил мне:

«Иди и убей!»

— Мама, расскажи сказку!

— Поздно уже… Спать пора.

— Ну, расскажи!… Ну, мама…

— Ладно уж… Ложись и закрывай глаза. Не то перестану. На чем мы в прошлый раз остановились? Ах, да…

…И поднял богатырь Кан-ипа над собой огромного Хозяина Белой кобылы — а тело его подобно было бурдюку с арзой, и голос разрывал уши перепуганных воинов — и бросил насильника за девять гнилых перевалов в бездонное болото. И все народы склонились перед добрым богатырем Кан-ипой, лучшим слугой Великого Безмо; и дальние пришли к нему, и ближние, и только злые нехорошие шаманы, которые уже ничего не могли и никому не были нужны — они воспротивились неизбежному.

И тогда богатырь Кан-ипа сказал: «Пусть умрет плохой смертью всякий бессмысленный человек, не принявший всем сердцем слово Друга людей Безмо!» И смеялись лихие наездники степей, насаживая плохих беспомощных шаманов на древки своих копий, и смеялся веселый богатырь Кан-ипа, посылая легкие камышовые стрелы в косматые головы убегающих, и смеялся Друг людей Безмо, глядя с семицветного облака на торжество правды.

— Мама, а что делали нехорошие лохматые шаманы до того, как их подняли на копья?…

— Что делали? Да разное делали… Зло всякое творили. Вот когда непослушные дети спать не ложились вовремя, то приходил шаман в костяной шапке и бросал такого неслуха на вечный сон в тамошнюю Бездну Голодных глаз — а худшее место трудно придумать… И лишь богатырь Кан-ипа сумел очистить землю от нежити, и через год всеобщий хурал провозгласил героя Вождем степей; и лишь Верхний шаман Бездны бежал от стрел, и тело его не нашли посланные воины…

— Мама, я боюсь…

— Спи, глупый… Он хоть и злой был, но совсем-совсем старенький уже, небось, помер сразу, с голодухи или еще с чего… И тогда вздохнули свободно все стойбища, а Друг людей Безмо возрадовался в небесных просторах; и теперь сидит там за столиком с зеленой свечой, вниз смотрит и все-все знает: кому сколько жить, до Занавеса, куда стада перегонять, когда света добавить, когда ночь сделать, когда грому греметь; нахмурится Безмо — и тучи ползут по небу, рассмеется — и радуга выгибается у края земли… Спи… А друг его, богатырь Кан-ипа, бросил клич, и когда волны степных наездников слились в один бушующий поток, — повел он их на проклятый Город, последний оплот мрака, и было там…

Не родилась еще та мать, не сложилась еще та сказка, но вкус ее уже дразнил языки живущих под небом — зря, что ли, учил их рассказывать Великий Друг людей Безмо, пришедший из-за Занавеса…

…Безмозглый так и не заметил, когда умелые руки ловко захлестнули его горло волосяной удавкой. За шатрами возбужденно гудел всеобщий хурал, у ближайшей коновязи мелькнул знакомый пятнистый силуэт с внимательным прищуром смеющихся глаз; вечерний воздух стал нестерпимо густым, и умирающий человек понял, что это конец.