Емельян Пугачев, т.1 - Вячеслав Шишков

— Ну, прямо как припаялись рукава-то! — надсадливо пыхтела Ненила.

— Потряхивай, потряхивай! — хрипел и кашлял полковник. — Ой, легче!

Ненила с Ермилкой работали, как два грабителя при большой дороге: архалук трещал по швам, полковник от дюжей встряски мотался во все стороны. Но, слава Богу, все обошлось не надо лучше: архалук уже висел на гвозде, а двое помогавших, и особливо сам Шигаев, дышали во всю грудь, будто приморившиеся кони.

— Присядь покамест, полковник, отдохни.

— Ну а ты, молодец, с чем пожаловал? — обратился Пугачев к молодому казаку Чернову, смирно стоявшему, каблук в каблук, подобно каменному изваянию.

— Осмелюсь доложить, мы Сорочинскую крепость взяли, — гаркнул казак, при каждом слове вздергивая головой и крепко взмигивая, как от сильного света.

— Кто это — мы? — прикрыв правый глаз, уставился Пугачев на молодца.

— А мы — это вкупе с четырьмя яицкими казаками.

— Не может тому статься, молодец, чтобы впятером этакую крепость взять!

— Истинно, не вру, ваше величество!

— Что же, один поп, что ли, крепость-то защищал? Чего-то не пойму я.

— Нет, поп не защищал, — ответил казак, — поп Кирилла сам первый присягу учинил вашему величеству.

— Ну, стало, один комендант защищал?

— И комендант не защищал. Комендант с дюжего испугу вышел навстречь нам с хлебом-солью… И вот, конечно, было дело так. Сорочинская, конечно, в ста в семидесяти верстах отсюдов. Вот мы и подкатили к крепости-то — я с четырьмя казаками яицкими да сто двадцать калмыков конных…

— Ха! — ударил себя по коленкам Пугачев и вместе с креслом повернулся к казаку. — Экой ты путаник, казак… Стало, не пятеро было на приступе-то, а сто двадцать, да вас пятеро!

— Во-во! — потряхивая рыжим чубом и все так же крепко взмигивая, охотно подтвердил казак Чернов. — Как есть — сто двадцать пять… А где же тут пятерым!.. Нешто пятерым с этакой крепостищей совладать!

Обескураженный допросом государя, казак почесывал затылок, глядел себе под ноги, покашливал.

— Ну а чего ж ты привез оттудова, какие трохвеи? С чем, мол, приехал-то?!

— А привез я с собой, конечно, две пушки, — сразу оживился казак, — пушки важнецкие, обе орленые, из меди литые, да еще тридцать пять бочек пороху, да два ящика ядер, да всю денежную казну на пяти подводах, конечно…

Все весело засмеялись, а казака от душевной натуги бросило в испарину.

— Экой ты, экой ты!.. — покрикивал Пугачев, наливая вина в стакан. — С этого бы и начал, с военной добычи. А то заладил: впятером да впятером… Молодец ты, видать, ухватистый, а путем балакать не можешь. На-ка, выпей! Ненила, поднеси молодцу на блюде. Пей, сотник Чернов!

— Я рядовой, ваше величество.

— Отныне будь сотником! Жалую тебя за старание за твое, что честь и славу воинства моего приумножил. Подойди к руке…

Падуров и Овчинников показывали жестами новому сотнику, что надо делать, но он не понимал. Тогда Ненила что-то шепнула ему, он шагнул к Пугачеву, повалился ему в землю и, стоя на коленях, поцеловал его руку.

— Спасибочко, царь-государь, от всей, конечно, казацкой души, от крови-сердца. Уж не погневайся!

— Встань, сотник. Ну, пей во здравие. Да погоди-ка… — Пугачев прошел в спальню, побрякал там ключами, вышел, подал сотнику золотой. — На, сотник. Старайся, — и, обратясь к Овчинникову: — А ты, атаман, распорядись одеть-обуть сотника поприглядистей. А пятерым казакам и калмыкам, что Сорочинскую брали, выдать по четвертаку и выкатить малый бочонок водки, пущай погуляют. А теперь, сотник, сказывай, как было дело.

— Было дело так, — начал Тимофей Чернов. — Я, конечно дело, въехал один в толпу жителей, стал объявлять им, что сам царь-государь идет в крепость. Прямо скажу — врать стал. Опосля того поехал я по городу, махая копьем, само-громко орал, чтобы все людишки выбегали за город со святыми иконами и чтобы во все колокола били. А кто, мол, встречать не пойдет, тех велено мне колоть даже до смерти.

Слушая рыжеусого воинственного казака, все приятно улыбались. Казак после стакана водки пришел в себя и заговорил складно. Пугачев покручивал бороду и поощрительно подмигивал ему; казак действительно докладывал сущую правду. Он рассказал, как на другой день толпа калмыков и пятеро казаков с белым знаменем стала подходить к Сорочинску. Народ высыпал из городка с хоругвями, с иконами, с попом Кириллом. А впереди всех — сам комендант с хлебом-солью.

— Тут я спрыгнул с коня, приложился, конечно дело, ко кресту и велел всем идти в церковь. Там приказал попу служить молебен за твое здоровье, батюшка, и всему народу присягу учинить. Опосля того народ войнишкою ополчился на кабаки и разбил, конечно дело, все вчистую. И содеялось от радости не приведи Бог какое веселье. Гулеванили двое суток. Опосля того забрали мы добычу и честь по чести вышли из крепости. Оной крепостью мы и кланяемся твоему царскому высокоблагородию.

— Величеству, — поправил Падуров.

— Тьфу… величеству! — спохватился казак.

— Вот, господа полковники, — приосанившись, сказал Пугачев, — как видите, крепости сдаются не токмо мне, а даже императорскому имени моему… А ты, сотник, бери пару бараньих биточков в карман — и айда на улицу, там пожуешь. Мы же выйдем к вам — смотр чинить!

Пугачев сунул жареное мясо в угребистую горсть сотника. Тот, приняв, пошел на цыпочках к выходу.

Затем делал доклад Шигаев, но Пугачев слушал плохо.

— Таперь, — восклицал он, прерывая Шигаева, — припасов у нас хватит, господа полковники, чтоб Рейнсдорпа как след быть пугнуть. Молодчина сотник Чернов! Всего привез. Однако довольно талалакать, пошли!

Домовитая Ненила, оставшись одна, стала гасить лишние свечи, брюзжала:

— И кисель не дожрали. Сколько сахару истрясла.

Любопытства ради она подошла к окну и, подняв волоковую раму, высунула голову на улицу. Липкий снег валил. Три ярких костра пылали. Невдалеке чернела виселица.

Овчинников подал команду, и две сотни приведенных им казаков с калмыками мигом вскочили в седла. У крыльца — на лафетах — две новые, доставленные Черновым, пушки, а слева, возле коновязей, весь облепленный снежными хлопьями, большой обоз с трофеями.

И как только показался на крыльце Пугачев, казаки и калмыки во всю глотку заорали:

— Ура!.. Алла!.. Ура!.. Бачке государю!.. Якши, якши!.. Здоров будь!.. Ура, Алла!..

Полетели вверх шапки, малахаи, заблестели в сильных руках сабли, замаячили пики. Даже пламя костров как бы приподнялось на цыпочки и вытянулось, чтобы ярким светом своим озарить вождя.

У Ненилы от приятного волнения захватило дух. Глядя сквозь умильные слезы на царя, на то, как народ приветствует его, она даже всхлипнула.

— Детушки! — взмахнув рукой, начал Пугачев громким голосом.

Глава XV

В густом тумане. Старец праведный Мартын. Мученики. Хлопуша вмиг озверел. Ванька Каин

1

По грязнейшим осенним, вдрызг разбитым дорогам, между Санкт-Петербургом и полосою мужичьего восстания, один за другим, взад и вперед спешили курьеры. Пересекая поперек Европейскую Россию, они безостановочно везли в столицу секретные пакеты от губернаторов казанского, оренбургского, астраханского, сибирского — с известиями о разгоревшемся мятеже. Эти пакеты адресовались в Военную коллегию, «в собственные руки» графу Захару Чернышеву. Ради соблюдения тайны курьеры держались в Петербурге под строжайшим надзором вплоть до обратного их выезда в Казань, Оренбург, Тобольск, Астрахань с повелениями, указами и манифестами.

Сведения, кои поступали в столицу с мест восстания, слишком запаздывали против фактов, и правящий Петербург, не знавший всей правды об успехах Пугачева, продолжал относиться к знаменательным событиям на Яике все еще пренебрежительно и высокомерно.

Так как война с Турцией все еще длилась, то, естественно, правительство опасалось обнаружить перед Европой свою слабость во внутренней политике и намеревалось покончить с восстанием одним ударом. Но для того удобный момент был уже упущен: ни Симонов, ни губернатор Рейнсдорп не смели пресечь мятеж в самом его начале.

И как ни старалось правительство все сведения о Пугачеве держать в глубокой тайне от иностранных при русской короне дипломатов, это ему не удавалось. Так, английский поверенный в делах Оакс Рихард сообщал лорду Уильямсу Фрезеру, что «хотя двор смуту на востоке России хранит в большом секрете, но повсюду известно, что один ловкий казак, воспользовавшись казацким неудовольствием в Оренбургском крае, выдал себя за Петра Третьего и число приверженцев его так велико, что произвело опасное восстание в этих губерниях. И вести оттуда все более и более неблагоприятные».