Капитал и идеология - Томас Пикетти
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Структура политического конфликта в период 1950-1980 годов была "классовой" в том смысле, что в ней менее благополучные социальные классы противопоставлялись более благополучным социальным классам, независимо от рассматриваемой оси. В отличие от этого, политический конфликт в период 1990-2020 годов включает в себя систему множественных элит: одна коалиция поддерживается более высокообразованными слоями населения, а другая пользуется поддержкой самых богатых и высокооплачиваемых (хотя и все менее явно, по мере перехода элит от второй коалиции к первой). Кроме того, отметим, что во всех странах эпохи классового строя мы наблюдаем очень четкую градацию степени политического раскола, связанного с тремя измерениями социальной стратификации. Богатство является наиболее расколотым измерением: люди, не имеющие собственности, активно голосовали за социал-демократические (или эквивалентные им) партии, в то время как состоятельные люди, наоборот, голосовали редко. Образование оказывало аналогичное влияние в период 1950-1980 годов, но в значительно меньшей степени: менее образованные люди чаще голосовали за социал-демократические (или эквивалентные им) партии, в то время как более образованные наоборот, но разрыв был гораздо менее выраженным, чем в случае с богатством. Логично предположить, что доход находится между этими двумя крайностями: он менее расколот, чем богатство, но более расколот, чем образование.
Эта градация в степени политизации этих трех измерений социального раскола хорошо видна на примере Франции (рис. 14.1); она также существует во всех других исследованных странах. В случае Франции, если мы посмотрим на процент людей, голосующих за левые партии среди 10 процентов самых богатых и 90 процентов самых бедных слоев населения, мы обнаружим очень заметный разрыв порядка 25 процентных пунктов за период 1950-1980 годов. Возьмем, к примеру, президентские выборы во Франции 1974 года. После очень напряженной избирательной кампании в период сильных социальных потрясений кандидат от Союза левых Франсуа Миттеран с трудом прошел во второй тур, набрав 49 процентов голосов против 51 процента у его правого оппонента Валери Жискара д'Эстена. Однако Миттеран получил почти 52 процента голосов людей из нижних 90 процентов распределения богатства по сравнению с 27 процентами голосов из верхних 10 процентов - разрыв в двадцать пять пунктов.
Если мы теперь посмотрим на процент людей, голосующих за одни и те же партии в верхних 10 и нижних 90 процентах распределения доходов (в отличие от распределения богатства), мы обнаружим разрыв в 10-15 процентных пунктов в период 1950-1980 годов. Хотя это большая разница в абсолютном выражении, эффект дохода все же меньше, чем эффект богатства.
Левые голоса с 1945 года: От рабочей партии к партии образованных
Поразительно обнаружить, что с 1980 года эффект образования полностью изменился на противоположный. В 1950-х и 1960-х годах за левые партии голосовало значительно меньше 10 процентов населения с самым высоким уровнем образования, чем 90 процентов с самым низким. Однако в течение следующих двух десятилетий размер этого разрыва уменьшился, а затем он сменил знак. В 1990-х и 2000-х годах голоса за левые партии были значительно выше среди 10 процентов населения с самым высоким уровнем образования, чем среди 90 процентов с низким уровнем образования, опять же с разрывом в 10-15 процентных пунктов, но в противоположном направлении (рис. 14.1).
Короче говоря, в послевоенные годы люди, голосовавшие за левых, скорее всего, были менее образованными наемными работниками, но за последние полвека ситуация изменилась, и теперь это чаще люди с более высоким уровнем образования, включая менеджеров и людей интеллектуальных профессий.
В этой и последующих главах я постараюсь более подробно описать эту радикальную трансформацию и, прежде всего, попытаюсь понять ее истоки, значение и последствия. На данном этапе необходимо прояснить несколько моментов. Во-первых, та же базовая структура политического конфликта (с идентичной градацией эффектов богатства, дохода и образования) и та же базовая эволюция после Второй мировой войны наблюдаются во всех западных демократиях, включая США, Великобританию, Германию и Швецию (с вариантами, которые мы рассмотрим). Например, что касается США, то если посмотреть на разрыв в голосовании за Демократическую партию между 10 процентами наиболее образованных и остальными 90 процентами, то можно обнаружить примерно такую же эволюцию, как и в голосовании за левые партии во Франции (рис. 14.2). То же самое можно сказать и о голосовании за лейбористов в Великобритании. Британцы, похоже, немного отстали от Франции и США (см. ниже), но в конечном итоге основная картина идентична. Лейбористы, которые долгое время идентифицировали себя как партия рабочих, де-факто стали партией образованных людей, которых они привлекают в большем количестве, чем тори. Майкл Янг, столь же прозорливый, как и в книге "Возвышение меритократии" (опубликованной в 1958 году), тем не менее, не смог предвидеть такого полного разворота.
Особенно поразительно отметить сходство изменений в США и Европе, учитывая, что политико-идеологическое происхождение партийных систем совершенно разное. В Соединенных Штатах Демократическая партия была партией рабства и сегрегации, прежде чем стать партией Нового курса, большего социально-экономического равенства и гражданских прав. Начиная с конца Гражданской войны, трансформация происходила постепенно и неуклонно, без резкого перелома. В отличие от этого, в Европе различные левые партии так или иначе были наследниками социалистических, коммунистических или социал-демократических традиций и идеологий, в той или иной степени приверженных коллективизации средств производства. Кроме того, социально-экономические условия, в которых они конкурировали, были практически лишены расовых и этнических различий (по крайней мере, в Европе, не считая колоний). Кроме того, в Европе существовало разнообразие среди левых партий. Например, во Франции существовало резкое разделение между антисоветской Социалистической партией и просоветской Коммунистической партией. В Великобритании Лейбористская партия была единой и долгое время выступала за национализацию, в то время как в Швеции и Германии социал-демократические партии уже давно перешли к соуправлению. Несмотря на все эти различия, во всех случаях мы находим схожую картину эволюции, и это требует объяснения.
Действительно, сходство траекторий в разных странах говорит о том, что к любой узконациональной гипотезе следует относиться скептически. Более глобальные объяснения, основанные, в частности, на причинах, по которым члены менее благополучных социальных групп все чаще чувствуют себя менее представленными (чтобы не сказать брошенными) электоральными левыми, априори более правдоподобны. В частности, я имею в виду неспособность (в целом) социал-демократических послевоенных коалиций в достаточной степени обновить свои программы, особенно в том, что касается разработки убедительных норм справедливости, адаптированных к эпохе глобализации и высшего образования. Важным фактором в этом изменении, по-видимому, стал также сдвиг в глобальном идеологическом климате, последовавший за крахом коммунизма в Советском Союзе и Восточной Европе, вызванный определенным разочарованием в самой
