Собрание сочинений в десяти томах. Том 3 - Юзеф Игнаций Крашевский

густых волос выглядывали из-под шапок и падали на лицо, отражалось дикое, неустрашимое мужество, но не то, которым можно управлять и с которым можно было работать совместно, а то, которое рассчитывает исключительно на самого себя и не позволяет собою ни руководить.

Точно дикие кони, они рвались, упрямились, кусались, не в состоянии ужиться вместе; эти люди спорили между собою, ругались и громко хвастались друг перед другом своими подвигами,

В сравнении с немецким войском, молчаливым и послушным, эта хвастливая толпа должна была показаться Вигману довольно странной. Он действительно смотрел на них с удивлением, а Земко и Гласко, ехавшие по его бокам, старались прочесть в его глазах, какого он мнения об их дружине, которой нельзя было отказать в выносливости и храбрости.

Граф все их пересчитывал, надеясь задавить неприятеля исключительно количеством, и ни на что другое не рассчитывая.

По очереди то Земко, то Гласко заговаривали с вождем о своих воинах, но немецкий рыцарь не отвечал, потрясал головою и пожимал плечами.

Сделав смотр коннице, у которой даже не было приличного оружия, Вигман перешел к пешему люду, его было гораздо больше. Приказали всем лежавшим и спокойно отдыхавшим на траве подняться и становиться рядами, чтобы показать себя начальству, как следует.

Но это было нелегко привести в исполнение, так как они вставали неохотно, медленно собираясь в кучи и недовольно ворча. Почти все волины были исполинского роста, широкоплечие, но плохо одетые, и у многих не было сапог; вместо оружия были палки и копья. Зато у всех были щиты, как у полян, сколоченные из тонких досок, обтянутые кожей вдвое и втрое и кое-где набитые гвоздями и стержнями.

С шумом поднимаясь на ноги, волины хватали оружие, кто каким владел.

Глядя на них, Вигман думал, что если бы не принимать в расчет обучение и оружие, то эти толпы силачей, не боявшихся смерти и рвавшихся в бой, ради него самого, ради крови и подъема, который дает битва, были бы страшны. И опять, сидя на своем коне, немецкий рыцарь пересчитывал их, надеясь, что количеством он сумеет задавить неприятеля.

Но идти против Мешка ему не было страшно; он полагал, что у полян войско немногим лучше, чем у волинов.

Земко и Гласко были в радужном настроении; было ли так же легко на душе у Вигмана, отгадать трудно. Объехав все ряды, рыцарь повернул коня и поехал по направлению к своему шатру. На настойчивые вопросы, как вождь нашел их отряды, начальники получили ответ, что это красивый народ.

Вигман пал духом, увидев, с кем он связался и кем он предводительствовал. Около шатра все сошли с лошадей, а когда Гласко и Земко опять заговорили об отрядах, Вигман процедил несколько слов сквозь зубы и, гордо простившись с ними, приподнял опону и вошел к себе в палатку.

Там поджидал его старый, как и его хозяин, слуга, немец Гат-тон, единственный человек, который его не бросил и не изменил, и хотя ему не хотелось идти против императора и воевать вместе с язычниками, все же он не оставил Вигмана. Он был сильно привязан к своему господину и, если бы тот его бросил, он бы не знал, что с собою делать дальше. Маленький, коренастый, поседевший, вечно молчаливый, послушный и смирный, он был создан для того, чтобы состоять при ком-нибудь. Судьба послала ему Вигмана. Прожили они вместе и блестящие годы, и теперь на старости лет скитались по чужим углам.

Когда Вигман вошел в палатку, старый Гаттон вскочил на ноги и бросился снимать со своего господина доспехи. Молчаливый граф позволял все делать с собою, сидел задумчивый и угрюмый.

— Гаттон, как тебе все это нравится? — сдавленным голосом начал немец. — Из Кведлингбурга в обоз волинов? Из гостей у Оттона к Земку? Э! Низко же мы пали!..

Гаттон пожал плечами и долго молчал.

— Милостивый граф, — сказал он наконец, — разве не лучше это, чем судьба Эрика, Бакки, Германа, Вирина и Езерина?…

— Конечно… но ведь те чуть-чуть не убили епископа Гилливарда, поэтому их Оттон велел казнить в Кведлингбурге… А я?… Я ведь только защищал свою голову…

Гаттон что-то ворчал про себя.

— Говори громче, ворчун, если хочешь, чтобы я тебя понял! — крикнул Вигман.

— Вы защищали шею, милостивый граф, нечего было жалеть спины, — ответил щитоносец.

— Спина у меня твердая! Это все мое несчастье! — воскликнул рыцарь. — В моих жилах течет кровь Оттонов…

Гаттон утвердительно кивнул головой. Как раз он расстегивал на нем расшитый стальной чешуей кафтан, под которым виднелся другой, кожаный (тогда их носили по несколько на себе).

— У них… у нас, — продолжал Вигман, — все зависит от настроения и фантазии… Если бы я попал к Оттону в хороший момент, то получил бы все, что хотел; но судьба желала, чтобы он был в дурном расположении духа…

Помнишь, Гаттон, — прибавил Вигман, — Гинтера, епископа Ратисбонского? И откуда у него взялось епископство? Гаттон все качал молча головой.

— Однажды, будучи в Ратисбоне, Оттон шел рано утром на службу в монастырь святого Эммерама. По дороге он сказал себе: освободилось кресло епископа… кого посадить? Кого… пусть судьба назначит… Первый духовный, которого я встречу, будет епископом… У ворот монастыря стоял бедный Гинтер, отворявший двери… "Что ты мне дашь за епископскую шапку?" — спросил, шутя, Оттон. — "Милостивейший император, — смеясь, ответил бедный священник, — ничего у меня нет, кроме порванных на ногах башмаков…" — И его сделали епископом, — прибавил Вигман. — Так же точно и я мог бы быть саксонским князем вместо Германа, если бы попал в подходящий момент…

Гаттон снимал с князя последнюю часть доспехов и что-то невнятно бормотал.

— И к чему тебе все это, милостивый граф? — ответил он, нахмурившись. — Разве Герман, которого осыпали милостями, не вызвал негодования у Оттона тем, что его встречали в Магдебурге при звоне церковных колоколов, что дерзнул лечь отдыхать на царскую кровать и сесть за царским столом? А епископ Бруно разве не проклял этого счастливого Германа, которому вы завидуете?…

— И все-таки я предпочел бы быть отлученным от церкви епископом Бруно, — воскликнул Вигман, — чем отверженным императором!.. Но милость родственников непостоянна… Лучше бы мне быть его побочным сыном, чем родственником.

Гаттон сделал какой-то жест руками, как бы желая противоречить этим откровенностям.

— Конечно, — подтвердил, вздыхая, Вигман, — ты разве не знаешь, что своего сына Вильгельма от невольницы-славянки, простой девки, Оттон сделал архиепископом Могунцким?… Его сыновьям и дочерям, этому побочному потомству все разрешалось… а нам, несчастным, велели молчать и терпеть… Вильгельма сделал архиепископом, а вдова Конрада Франконского, хотя тайно венчалась