Жизнь и реформы - Михаил Горбачев

Когда мы поднялись на площадку, или, точнее, балкон ратуши, по площади прокатился шквал аплодисментов и приветствий. А потом четырех- или пятилетний мальчик Г.Себастиан Шиллинг поднялся к нам с букетом цветов. Мы с Раисой Максимовной подняли его на парапет. Площадь ликовала. Этот момент обошел многие телеэкраны и страницы бесчисленных газет.

В программе Раисы Максимовны была поездка в поселок Штуккен-брок на мемориальное кладбище советских военнопленных. В начале войны здесь был создан лагерь для военнопленных и насильственно угнанных из разных стран, которых использовали на работах в шахтах, на военных предприятиях, в сельском хозяйстве. Их держали на скудном пайке: на день выдавали 200 граммов собственно не хлеба, а какого-то суррогата. И изнурительная работа. Через этот лагерь прошли сотни тысяч советских людей, а также граждан Польши, Англии, Франции. Около 65 тысяч наших соотечественников погибли (расстреляны, умерли от голода, болезней) и похоронены рядом с лагерем.

Освободили узников этого лагеря 2 апреля 1945 года американцы. Инициативная группа представителей советских военнопленных настояла на благоустройстве могил своих погибших товарищей. В мае 1945 года по проекту бывшего узника лагеря, художника-архитектора Александра Антоновича Мордана (умер в 1984 году) на кладбище был сооружен обелиск в память о замученных в Штуккенброке пленных.

В разгар «холодной войны» кладбище стало приходить в запустение. Но все же небольшая группа людей во главе с пастором Дистель Майором по собственной инициативе стала следить за состоянием могил и памятника. А в 1963 году эта группа преобразовалась в рабочий кружок «Цветы для Штуккенброка», который стал выступать с лозунгом: «На могилах павших протянем руку русским».

Местные власти вначале относились подозрительно к деятельности кружка. При их попустительстве неофашистские молодчики оскверняли могилы, пытались разрушить памятник. Тогда появились молодежные отряды охраны. А в 70-х годах «Цветы для Штуккенброка» — уже не просто кружок, а активная общественная антивоенная организация, объединяющая многие тысячи людей из всех уголков Западной Германии.

Каждый год в конце августа — начале сентября на территории кладбища проводится массовая манифестация, на которую со всех концов страны собираются тысячи людей, приезжают делегации из европейских стран. Но, как сказал организатор этого движения, ни одной официальной делегации — ни западногерманской, ни советской — на кладбище не было.

На этот раз с Раисой Максимовной отправились не только члены делегации, но и деятели культуры, сопровождавшие меня во время визита, представитель Православной Церкви Питирим. Вместе с ними были Ханнелоре Коль и госпожа Рау — супруга председателя правительства земли Северный Рейн-Вестфалия.

В тот день на кладбище собрались жители близлежащих поселков. К памятнику возложили венок с длинной красной лентой, а госпожа Коль и госпожа Рау — цветы. Прозвучали слова митрополита Питирима. Было сделано то, что давно должно быть сделано: поклонились могилам соотечественников, которых погубила навязанная фашизмом война, и сказали доброе слово гражданам новой Германии. Немецкая пресса много и подробно об этом писала, считала происшедшее знаменательным событием — «жестом примирения».

«Что вы чувствуете после посещения кладбища?» — спросили Раису Максимовну журналисты. «Прошли десятилетия, но нет ни одной нашей семьи, которая бы не оплакивала своих близких, безвременно погибших в те страшные годы. Мы знаем, что эти годы — трагедия и для немцев. Спасибо тем, кто заботится о могилах наших соотечественников».

Тяжелые воспоминания, ничем не утолимая пронзительная боль. В такие минуты особенно понимаешь, каким трудным был путь к примирению, сближению между СССР и Германией, нашими народами.

Волнующей была встреча с металлургами на заводе «Хеш» в Дортмунде. Выйдя из машины, мы попали в живой коридор приветствовавших нас тысяч людей. Огромный цех в десятки метров высотой — и, насколько мог охватить глаз, он был весь заполнен. Помимо импровизированного «партера» люди громоздились на станках, перекрытиях, забрались на несущие конструкции, на подъемники, поочередно влезали на плечи друг к другу. На платформе для ораторов поместились наша делегация, руководство завода и представители рабочих. После первых же слов, сказанных в наш адрес, я понял, что говорить по заготовленному тексту, даже отступая от него, невозможно. И прерываемый криками и овацией почти после каждой фразы стал говорить, как положено в рабочей среде, прямо и без словесных красот, о роли трудового человека в любом обществе, о немецком народе, его заслугах, о нашем с ним непростом прошлом, о том, что от них, людей труда, практичных и ясных, зависит многое — как будут строиться отношения между нашими двумя великими нациями.

Переводчик едва успевал, а мне, охваченному ответным порывом симпатии к этой многотысячной аудитории, так горячо и искренне принявшей нас в свои объятия, казалось даже, что меня понимают без перевода.

В этой встрече с рабочими приняли участие В.Брандт, Х.-Й.Фогель, бывший в то время председателем СДПГ, Г.Шмидт, с которыми мы в вагоне по пути из Бонна в Дортмунд дружески поговорили едва ли не по всем главным вопросам тогдашней ситуации в мире.

Мы побывали также в Дюссельдорфе и Кёльне. Там состоялась сердечная, неформальная встреча с премьер-министром Рау, его коллегами, с политиками и представителями делового мира. Повсюду в ФРГ проявлялся огромный интерес к событиям в нашей стране, люди «разных званий и состояний» выражали искреннюю симпатию к нашему народу, с энтузиазмом говорили о перестройке.

Все это тронуло и взволновало меня. Я был в ФРГ в 1975 году, 14 лет назад, и, конечно, перемены в общественном сознании, в настроениях, в отношении людей к Советскому Союзу были разительными. Невольно вспомнилось тогда одно из любимых изречений Л.Эрхарда: внешняя политика начинается дома.

Переговоры с канцлером

Мы провели три встречи наедине: две — в Ведомстве федерального канцлера и одну — у него дома, в «Бунгало». Примерно за месяц до моего визита прошла сессия совета НАТО в Брюсселе, где была принята декларация о политике на перспективу. В нее были включены предложения президента Буша по сокращению вооружений и вооруженных сил в Европе, представлявшие собой ответ на крупную инициативу СССР и его тогдашних союзников по ОВД — об устранении асимметрии между НАТО и ОВД как по личному составу, так и по количеству вооружений в Европе, и о радикальном сокращении численности войск и вооружений до уровня, исключающего возможность внезапного нападения.

Документ, принятый в Брюсселе, вызвал у меня двойственное чувство, о чем я и сказал Колю. Вроде бы впервые наша крупная разоруженческая инициатива встретила не подозрение и критику с ходу, а серьезный и конкретный ответ. И именно конструктивная позиция ФРГ во многом способствовала принятию таких решений, идущих нам навстречу.

Колю была явно приятна эта оценка роли ФРГ, и он не раз повторил, что считает вполне возможным прорыв на переговорах в Вене в течение ближайших 12 месяцев и готов лично способствовать поиску взаимоприемлемых развязок. Коль дал понять, что не считает предложения Буша последним словом со стороны НАТО и у него не вызывает аллергии постановка вопроса о более радикальных сокращениях войск обеих сторон.

Два или три раза он настойчиво повторил, что именно в успехе Венских переговоров видит ключ к решению всех остальных проблем разоружения. С этим тезисом можно было спорить, но побудительные мотивы такой постановки вопроса были мне понятны. Находясь в течение десятилетий в эпицентре военного противостояния двух блоков, ФРГ была особенно чувствительна к проблематике переговоров в Вене. Это были для нее не «чужие» переговоры, в которых она не принимала прямого участия, а именно «свои», где на карту были поставлены интересы ее безопасности и где к ее голосу прислушивались как на Западе, так и на Востоке.

У меня не было причин спорить, являются ли переговоры в Вене просто «важными», «очень важными» или «самыми важными». И для нас тогда вывод из тупика длившихся с начала 70-х годов переговоров о сокращении войск и вооружений в Европе стал одним из самых приоритетных направлений. Пора было признаться самим себе, что даже по логике «холодной войны» превосходство СССР по обычным вооружениям в Европе после достижения ядерного паритета с Соединенными Штатами теряло политический смысл. Оно не только вредило нам в глазах общественного мнения, помогая сохранять Советский Союз в «образе врага», но и создавало все новые «вызовы» интересам нашей безопасности. Ведь это же факт, что США и НАТО, используя тезис о «советском превосходстве» в Европе, протаскивали разнообразные военные программы, включая ядерные. Получалось, что мы сами помогаем им в этом. Словом, от мелочной военной бухгалтерии пора было выходить на широкие политические подходы. И в этом мы с Колем были в общем одного мнения.