В тебе моя жизнь... - Марина Струк

— Вот и полюбуйся! — резко ответил Загорскому Анатоль чуть слышно, чтобы эти слова разобрал лишь он. Но их услышали и Марина, и Жюли, стоявшие близко к нему, что не могло не раздосадовать Воронина. Эти их взгляды, которыми подруги обменялись…

Но останавливаться он не желал. Ревность и злость, этот бешеный клубок эмоций, толкали его сделать больно и горько своему сопернику за сердце женщины, что он так любил. И даже если Марина поймет его замысел, что ж, пусть тоже ощутит боль от обиды и ревности, которую сейчас будет чувствовать Загорский. Она ведь должна же быть наказана за ослушание его наказов нынче вечером.

— Avez-vous vu, comme divinement ma femme a dansé pas de chale? — спросил Анатоль француза, который был явно в недоумении от разворачивавшейся перед ним мизансцены. — Oh, c'est vrai art! Elle fut la première dans un cours à l'institut. Il vaut vraiment le détour! — и после того, как тот заверил его, что «Je suis honoré de voir[328]», обратился к Марине. — Ma chère, faites vous nous ce plaisir? Avec votre permission, ma cherie princesse,[329] — уже к княгине Львовой, которая вопросительно посмотрела на Марину.

Та же взглянула на своего супруга, поджавшего губы в раздражении, потом перевела взгляд на князя Загорского. Он был бледен, как Анатоль, только шрам алел на его лице, и Марина поняла, что эти двое сейчас в бешенстве от поведения друг друга. Они напомнили ей сейчас двух петухов, что не поделили что-то в птичьем дворе.

Отказать супругу Марина не могла, тем паче, француз уже ждал ее ответа с нетерпением. Она улыбнулась княгине Львовой и проговорила слова, сказанные недавно Анатолем:

— Avec votre permission, — она передала веер и небольшой ридикюль Жюли. — Все в порядке, — шепнула ей, потому как Юленька смотрела на нее с явной тревогой в глазах. Затем зажала концы шали в ладонях и кивнула княгине Львовой. Та подала знак лакею, стоявшему подле в ожидании распоряжений, тот поспешил передать ее повеление музыкантам.

— Pas de chale[330], — громко объявил maestro, и гости, ожидающие вступления к полонезу, что ознаменовал шествие к ужину, освободили небольшую площадку в центре залы. Марина в последний раз взглянула на их небольшую группку, улыбнулась и ступила в середину образовавшегося круга.

Пропуская вступительные аккорды, она вдруг поняла, почему так разозлился Сергей. Когда-то давно, когда они делились воспоминаниями из своего прошлого там, в Киреевке, в свой медовый месяц, узнавая друг друга, Марина похвасталась своим умением в этом танце, обязательном для знания и умения исполнить для каждой девушки их времени. В доказательство она подхватила шаль, небрежно брошенную на спинку стула тут же в спальне, и продемонстрировала pas de chale под неслышную музыку, кружась в одной сорочке. Разумеется, до конца она его не дотанцевала — ее грациозные движения пробудили в Сергее не только восхищение ее танцем, и она была подхвачена им на руки и после небольшого кружения по комнате оказалась с ним в постели, где он так нежно целовал ее, так исступленно ласкал.

Потому-то сейчас так больно будет Сергею наблюдать за pas de chale сейчас. Особенно после этих резких слов: «Вот и полюбуйся!», брошенных Анатолем ему в лицо. Ну, почему он не сдержался? Зачем сделал замечание Воронину, указав на нелепость его подозрений?

Марина вдруг подняла голову и взглянула в глаза Сергею, что стоял позади зрителей, прислонившись плечом к колонне. Она заметила горечь в его глазах, и вдруг решилась на то, что сама от себя не ожидала — приложила левую руку с зажатым концом шали к сердцу, а потом протянула ее по направлению к нему, словно говоря ему «Для тебя, любимый!». Затем легко начала двигаться под музыку, вытягивая то правый носок, то левый, поднимая поочередно руки, но неизменно возвращаясь глазами к Сергею. Она хотела танцевать лишь для него, как тогда, в Киреевке.

После нескольких па Сергей разгадал ее замысел и начал медленно, чтобы не вызвать подозрений у окружающих ни своему поведению, ни уже тем паче Марининому, передвигаться по зале за спинами многочисленных зрителей. Но глаза свои он не отрывал от той хрупкой фигуры, что сейчас грациозно двигалась в центре, посвящая свой танец только ему одному. Им казалось, что помимо них двоих в зале не осталось никого. Она легко побрасывала свою шаль, ловила ее, снова переступала с носка на носок, но находила его глазами, где бы он ни был.

Они смогли обмануть остальных гостей, не посвященных в их тайну, но утаить их незримую связь, установившуюся сейчас меж ними, от Анатоля они не сумели. Он ясно видел, как Марина смотрит на Загорского и какие ответные взгляды тот посылает в ответ, и тщательно лелеял в себе ту ярость, что разливалась по венам.

Подожди, дорогая, думалось ему, я вижу твой проступок, не слепой же я, в конце концов. Я просил тебя уважать меня и мои решения, а ты так пренебрегла ими нынче… Подожди же…

Танец окончился, раздались бурные аплодисменты, и Анатолю показалось, что слишком уж бурно хлопает француз, стоявший рядом с ним во время танца. Он не мог не поморщиться недовольно, сейчас даже выкрики «Adorable, divin, délicieux![331]», что раньше так льстили его самолюбию, вызывали в нем только раздражение.

— Permettez moi accompagner votre épouse a diner?[332] — вдруг обратился к нему французский офицер, когда Марина подошла к ним. Анатоль кивнул ему рассеянно, давая свое согласие, и тот под звуки полонеза повел его супругу в парадную столовую особняка Львовых. Воронину ничего другого не осталось, как предложить руку Жюли. Весь путь она молчала, изредка кивая его вежливым репликам, и Анатоль не мог не разозлиться еще пуще, видя явное неодобрение своим поступкам в ее поведении. Почему они все на ее стороне? Разве не видно, кто в этой ситуации наиболее пострадавшая сторона?

За столом Анатоль не пропускал ни одного тоста. Более того, он старательно опорожнял свой бокал в промежутке между здравицами, что вызвало недоуменный взгляд Арсеньева, сидевшего через одну персону по правую руку от него. Анатоль заметил, как переглянулся тот укоряющим взглядом с Загорским, и чуть было не фыркнул во весь голос. Так смотрят, словно сами никогда и капли спиртного в рот не брали. И потом — это его дело, сколько и когда пить. Никто ему здесь не указ!

Он исподтишка наблюдал за своей женой, сидевшей напротив него чуть сбоку. Рядом с ней занял место тот французский офицер, сейчас соловьем певший многочисленные комплименты ее красоте, грации и изяществу. Марина казалась сейчас такой задумчивой, такой грустной, что у любого сжалось бы сердце. У любого, но не у него. Анатоль знал, какая коварная изменница и лгунья скрывается за этой маской вежливого внимания, как лжива ее сущность за красивым лицом. Подожди же, дорогая, думалось ему, и он снова и снова отпивал из бокала вина.