Собрание сочинений. Том 9. Снеговик. Нанон - Жорж Санд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так протекали наши беседы, которые я воспроизвожу для читателя как умею, — вернее, наши размышления, которыми мы делились, гуляя по этим нехоженым, одиноким местам. Сегодня я пересказываю эти наши размышления, вероятно, лучше, чем высказывала свои мысли тогда, но не солгу, если скажу, что много разных мыслей приходило мне в голову в ту пору, когда мы жили этой удивительной, отъединенной от всего мира жизнью, меж тем как вокруг бушевал пожар, в горниле которого мужали и обретали зрелость люди, как бы простодушны они ни были. В те времена встречались двадцатилетние генералы, совершавшие поистине чудеса, и философы двадцати одного года вроде Эмильена, судившие обо всем глубоко и справедливо, и восемнадцатилетние девушки, которые, подобно мне, понимали все, что им случалось услышать.
В тот день мы возвращались домой Бассульским лесом и, настроенные восторженно, в первый раз заметили, какой это удивительный лес. Его пересекал прелестный ручей, который широко растекался по болотистой ложбине, буйно заросшей травами: почва была такой жирной и влажной, что здесь вперемежку росло все что угодно. Большие деревья, подмытые водой и полегшие на землю, но все еще живые, сплошь поросли красивым папоротником; набрав силу, он перебрасывал свои молодые побеги на соседние деревья, прямые и стройные; затканные этой зеленью до самых вершин, они издали походили на величественные пышные пальмы. По высоким, сухим местам лес светлел прогалинами, которые, однако, не были делом рук человеческих; упавшие деревья и бурелом никто не убирал, всюду царило запустение. В этой части леса снова появились валуны. Иные из них вросли в стволы старых каштанов, и те, оплетая их своей древесной плотью, горделиво несли эти каменья в своем чреве, точно гигантские яйца, заносчиво демонстрируя свою силу и крепость.
Но всего прекраснее лес был там, где и скал и воды было поменьше и где росли могучие буки, прямые как свечи и с такой густою листвой, что солнечные лучи, просачиваясь сквозь нее, обретали под их сенью зеленоватый оттенок лунного света. Эмильен на миг даже опешил.
— Неужели уже наступила ночь? — сказал он. — Мне кажется, будто мы в заколдованном лесу. Верно, девственные леса, о которых я столько слышал, выглядят именно так, и если нам придется когда-нибудь увидеть их, мы с удивлением обнаружим, что однажды набрели на нечто подобное в самом сердце Франции.
Этот чудесный лес существовал долгие годы и после Революции. Сейчас, увы, от него остался один подлесок: но хозяйство здесь весьма развилось, жителей прибавилось, и земля стоит не дешевле, и на нее не меньше охотников, чем во Фромантале. Но и по сей день еще встречаются холмы и долины, где вековые деревья дают вам полное представление о том, как выглядела древняя, не тронутая цивилизацией Галлия. Где прежде высились долмены, там сейчас раскинулись каменоломни, гигантский валун Парель изрядно выщерблен, но на дне речки по-прежнему неисчислимое множество скалистых глыб и обломков. Большой Дурдерин (искаженное название Друидерин) стоит и по сей день, а Остров духов почти не изменился. Впрочем, так его больше никто не именует, феи улетели, и путешественнику, разыскивающему их прежнее пристанище, теперь приходится справляться на соседней ферме «Яблонька», как найти дорогу к Большим валунам. Да, поэтичности поубавилось, зато суеверья рассеялись и земля не лежит в запустении.
Возвращаясь с прогулки, мы весело болтали, но, подходя к дому, остановились в тревоге, увидев, что на Острове духов, на поляне, стоит Дюмон и разговаривает с двумя незнакомцами, при пиках, с красными шарфами на куртках и в шерстяных колпаках с большими кокардами.
— Останемся тут, нам нельзя им показываться, — шепнула я Эмильену, увлекая его за собой в кусты. — Они пришли за вами.
— И за тобой с Дюмоном, — ответил Эмильен, — так как вы прячете беглеца и дезертира. Посмотрим, что они станут делать; если попытаются увести с собой Дюмона, я с ними схвачусь. Место безлюдное, а нас двое на двое.
— Нет, трое на двое, потому что я тоже в счет — буду, на худой конец, швырять в них камнями. В детстве, помню, я ловко подбивала птиц, всегда попадала в цель.
Мы уже приготовились драться с пришельцами, но они спокойно простились с Дюмоном и прошли мимо, не заметив нас.
— Мы еще дешево отделались, — сказал Дюмон. — Приходили представители власти, которые охотятся за сыном каменотеса. Они спрашивали меня, как пройти к его дому, и наш осмотрели сверху донизу, но ничего подозрительного не обнаружили — все у нас простое, крестьянское, а книги я спрятал, как только заметил на тропинке этих людей. Увидев три кровати, они спросили, какого возраста и пола мои дети, и я ответил как подобает. Впрочем, особенно они меня не донимали, — ведь предписания на наш счет у них не было. Судя по всему, они не очень усердствуют, когда получают приказ арестовать какого-нибудь дезертира. В этих диких краях они, видно, чувствуют себя не очень-то уверенно, а так как я указал им неправильную дорогу, теперь они наверняка заблудятся. Но все это пустяки. Главное, чтобы Эмильен не отстегивал своей деревянной ноги и не отлучался надолго из дому.
— Мне стыдно этой недостойной, трусливой уловки, — сказал Эмильен, — но ради вас я готов на все. Скажи, Дюмон, тебе удалось выудить у них какие-нибудь новости?
— Они сказали, что во всех больших городах нынче чистят тюрьмы, попросту говоря — всех заключенных отправляют на гильотину. Наводят, мол, порядок, любо-дорого смотреть. Без суда, без следствия — кто-нибудь донес, и первый попавшийся судья выносит приговор. Но в Берри и Марше все пока спокойно. Люди не злобствуют, доносов не строчат, а с тех пор как гильотинировали бедного священника, за которого никто не посмел вступиться, казни прекратились. Нужда так вцепилась в людей, что у них нет сил для ненависти; а страх мешает им спорить друг с другом. Больше ничего мне выведать не удалось — они и сами не очень осведомлены, а особенно любопытничать я не решался.
Когда мы остались с Дюмоном наедине, он рассказал мне, что сестру короля казнили, а дофин в тюрьме.
— Скроем это от Эмильена, — сказал Дюмон. — Ведь он отказывается верить, что каратели не щадят даже детей. Ему тяжко будет осознать жестокость Республики. А то еще подумает, что за него могут арестовать Луизу.
— Боже мой, Дюмон, а почему бы нам самим не узнать, что с Луизой, и, если ей грозит опасность, не привезти ее сюда?
