Том 9. Братья Карамазовы I-III - Федор Михайлович Достоевский

тихого уголка, где бы не кипела скрытая борьба страстей, не ощущалась с большей или меньшей силой острота поставленных жизнью вопросов. Даже в провинциальном монастыре, где на поверхности царят спокойствие и „благообразие“, происходит упорная, хотя и скрытая от внешних глаз, борьба старого и нового; сталкиваются между собой полудикий и невежественный фанатизм отца Ферапонта и ростки иного, более гуманного жизнепонимания, носителями которого являются Зосима и Алексей: суровый угнетающий и обезличивающий формализм и растущее чувство личности. Заурядное на первый взгляд уголовное преступление сплетается воедино с великими проблемами, над которыми веками бились и продолжают биться лучшие умы человечества. А в провинциальном трактире никому не известные русские юноши — почти еще мальчики по возрасту и личному жизненному опыту, — отложив в сторону все свои непосредственные текущие дела и заботы, спорят о „мировых“ вопросах, без основательного решения которых, как они сознают, не может быть решен ни один, даже самый частный и мелкий, вопрос их личной жизни, не говоря уже об остальных, более широких вопросах жизни России и человечества.

Государство, церковь, семья, школа, суд и судебные учреждения, отношения родителей и детей, братьев, воспитателей и воспитуемых, людей, принадлежащих и к одним и тем же, и к разным, порою противоположным общественным кругам, моральный облик и материальное положение помещичьего класса, купечества, нарисованная незабываемыми штрихами, раздирающая душу и сердце картина нищей, голодающей русской деревни — подлинного фундамента возвышающегося над нею здания самодержавной государственности и всей культурной жизни образованного меньшинства, проблемы вины и преступления, страдания взрослых и детей, вопросы прошлого, настоящего и будущего России и человечества — таков перечень лишь одних главных вопросов, исследуемых в последнем, самом широком и всеохватывающем по содержанию из романов Достоевского.

Глубина и емкость поставленных в романе „мировых“ вопросов и острота „мировых противуречий“ побудили автора шире, чем в других его романах, прибегнуть к языку обобщений и реалистических символов.

Одни и те же основные проблемы бытия эпохи выражены в романе как бы на двух различных „уровнях“ — на языке реальной жизни и на языке философского обобщения. Отсюда такие художественно-философские темы, проходящие через весь роман, как темы карамазовского „безудержа“, „идеала мадонны“ и „идеала содомского“ Христа и Великого инквизитора, — темы, освещающие трагедию персонажей первого плана и образующие как бы основные нервные узлы всего содержания „Карамазовых“.

Стремясь раскрыть связь содержания романа с мировыми вопросами, указать читателю на широкий и емкий смысл характеров и переживаний героев, романист еще чаще, чем в других произведениях, вводит образы своих персонажей в широкий литературный и культурно-исторический контекст. Этой цели служат проходящие через весь роман уже с первых его страниц упоминания многочисленных образов и ситуаций из произведений искусства и литературы разных стран и эпох. Они не только насыщают роман воздухом истории, но и позволяют автору указать на живую связь между современной эпохой жизни человечества и его прошлым. На каждом этапе своей истории человечество по-разному решало, по мысли автора, одни и те же главные вопросы. И сегодня его герои в новой обстановке и в новых условиях жизни продолжают те же искания и ту же борьбу. Отсюда возникающие на страницах романа в речи разных его персонажей параллели между братьями Карамазовыми и братьями Моорами (из „Разбойников“ Ф. Шиллера), поэмой о Великом инквизиторе и средневековыми апокрифами и мистериями, Иваном Карамазовым и Фаустом и т. д.

Упоминания литературных произведений и персонажей в романе не нейтральны; произведения и персонажи эти, как правило, группируются вокруг нескольких основных тем: темы отцеубийства и враждующих братьев („Разбойники“ Шиллера), темы человека и земли (почвы) („Жалоба Цереры“ и „Элевзинский праздник“ Шиллера), темы душевного „рыцарства“ (его же „Перчатка“), демонического „бунта“, соблазна и искушения (средневековые мистерии и апокрифы, легенда о Лютере, запустившем в черта чернильницей, „Фауст“ Гете), темы „восстановления погибшего человека“ (Евангелие, „Божественная комедия“ Данте, „Хождение богородицы по мукам“, „Отверженные“ В. Гюго, роман Ж. Санд „Мопра“), темы возможности будущей „гармонии“, проблемы мирового зла и его преодоления (ода „К Радости“ Шиллера, „Кандид“ Вольтера), темы католицизма и инквизиции („Дон Карлос“ Шиллера) и т. д.

Для соблюдения верной исторической перспективы в оценке символического и философско-исторического „слоя“ романа важно учитывать некоторые общие особенности литературной атмосферы второй половины 1870-х годов. К моменту, когда Достоевский работал над „Братьями Карамазовыми“, в развитии русской литературы наметился перелом: после сравнительно длительного периода, когда подавляющее число крупных русских писателей уделяло преимущественное внимание темам и образам современной жизни, стремясь воссоздать ее во всей присущей ей непосредственной конкретности и полноте очертаний, вызывающей у читателя иллюзию максимально возможной достоверности и жизнеподобия, русская реалистическая литература с конца 70-х годов начинает вновь охотно обращаться к „вечным“ темам и образам, подсказанным размышлениями над тою же современностью и внутренне органически связанным с нею, но разрабатываемым в формах легенды, аллегории, притчи, „народных рассказов“ с использованием характерного для этих жанров круга традиционных литературно-поэтических и фольклорных образов и мотивов, которые насыщаются при внешнем лаконизме изложения широким и емким символическим содержанием. Эта общая тенденция времени, которая в 70-80-х годах по-разному проявлялась в творчестве таких несходных между собою творчески и идеологически писателей, как И. С. Тургенев, М. Е. Салтыков-Щедрин, Лев Толстой, В. М. Гаршин, позднее — В. Г. Короленко, получила отчетливое отражение и в „Карамазовых“, где в отличие от предшествующих романов Достоевского „высокие“ поэтические и трагические образы мировой культуры и связанные с ними ассоциации не только образуют символические ориентиры, призванные осветить для читателя всемирно-исторические масштабы и значение рисуемых ситуаций и поднимаемых автором „вековечных“ вопросов, но им отведено также и специальное, обширное место в кульминационных главах романа, представляющих как бы особую философско-символическую „надстройку“ над главами, которые посвящены „текущим“ социально-бытовым и психологическим типам и коллизиям эпохи.

О перекличках между „Карамазовыми“ и предшествующей им русской и мировой литературой см.: XV, 461–468. Наряду с широко разработанной исследователями проблемой литературных реминисценций в „Братьях Карамазовых“ в критической и научной литературе многократно ставился вопрос о философских источниках романа. При этом называлось — с большей или меньшей степенью убедительности — множество имен философов и мыслителей от Платона и Плотина, Канта, Шатобриана до русских современников Достоевского — Н. Ф. Федорова и Вл. С. Соловьева.

Достоевский примыкал к той линии русской философской мысли (восходящей к славянофилам), которая сложилась в борьбе с рационализмом. Стремление судить обо всем с точки зрения отвлеченных требований рассудка она считала общим свойством философской мысли Запада, отразившим получившую здесь свое завершение в буржуазную эпоху тенденцию к утрате целостности бытия, раздроблению внутренних сил общества и отдельного человека. Соответственно писатель полагал, что в противоположность западной философской