Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

капсэ. Доброхотного почтальона встречают как почетного гостя, но в ярангу он входит медлительно, раздевается не спеша, люди же терпеливо ждут; проявлять нетерпение — верх неприличия к вестнику капсэ. Ему набивают табаком трубку, подают уголек для прикурки, угощают изысканным блюдом — нельмовыми пупками.

Насытившись, вестник выкладывает свои новости, его слушают в глубоком молчании. Но вот капсэ рассказано, почтальон

1 Т о р д о х — стоянка ( Якутск.).

откидывается на стену в полном изнеможении. Из круга слушателей встает новый почтальон, надевает торбаса, оленью малицу. Ему подают черное, с сизым отливом, перо ворона, теперь капсэ помчится с быстротой птичьего лета. Новый гонец прячет перо ворона на груди и едет к ближайшему соседу, живущему где-то в тайге.

Приподняв горящую голову, Андрей прислушивался к новостям.

— Белый правитель Колчак посажен в тюрьму, его схватили комунисимы. Красные нючи хотят сравнять всех живущих даже в тайге. Богатый станет равен самому бедному,— раздумчиво говорил прибывший.

— Можно ли уравнять умного с дураком? Умный имеет пушнину, дурак — глупость,— сказал Элляй.

— Большой начальник Широкий посылает солдат отбирать у охотников пушнину, у рыбаков — рыбу, у оленеводов — олешек.

— Ойе! — сокрушенно вздохнул Элляй.— Тогда таежные люди станут пить ягелевый отвар — пищу голодных. Начальник Широкий вреднее росомахи. Как по-твоему, а? — спросил он у рассказчика капсэ.

— Я не успел разглядеть его душу.

— Ты сказал правдивое слово. Разве увидишь душу у тени? Вор силен до рассвета, волк до капкана, но говори, однако.

Донауров подумал, что Элляй не нуждается в золоте, нё интересуется политическими идеями, война красных и белых для него не имеет значения, события такого рода приобретают авторитет в тайге только тогда, когда становятся силой и властью.

Новый гонец помчался в ближайший наслег, жители разошлись. Элляй подал Андрею кружку мутного, с острыми таежными запахами отвара.

— Пей, грудь отмякнет. Оленина в камельке — ешь, табак на столе — кури. Лежи и жди, когда вернусь...

Элляй надел кухлянку и вышел; стало слышно, как он покрикивал, запрягая в нарты оленей. Андрей полулежал, печально поглядывая на тлеющие угли, перед глазами вырастали и таяли цветные круги, и стало досадно, что болезнь свалила его в нескольких верстах от Феоны.

«Попрошу Элляя съездить к Феоне»,— решил он, и болезненная нежность сжала сердце. 'Андрей упрекал себя, что занимался ненужными делами, тратил силы на поиски золота. «Я же оставил Феону среди таких типов, как полковник Широкий, как Боренька Соловьев».

Воображение разыгралось, с поспешностью рисуя Феону. в объятиях полковника Широкого. Представлять этакие сцены было больно и обидно, но Андрей уже не мог отогнать мысль об измене Феоны. То ли усиливающийся жар болезни, то ли зелье Элляя Подействовали,—он впал в полубредовое состояние. Вяз-

кая чернота ночи накрыла с головой, Андрей лежал обессиленный и сонный, словно змея, сбросившая кожу, и думал о совершенно отвлеченных вещах, не имеющих отношения к любви или измене. Он размышлял о вселенной, но мысли о необъятном не принесли успокоения. Тогда он опять вернулся к своей мозжащей ревности.

«Чем больше я люблю Феону, тем сильнее страдаю. Отчего бы это? Почему страсть опустошает душу, как пожар? За минуты наслаждения приходится платить постоянной тревогой. Беспокоиться за ее слова, поступки ее? Что она скажет сейчас, через час, завтра? Когда ее нет, я страшусь за каждый ее шаг, когда она рядом — блаженная радость охватывает меня, но в этой радости таится еще более опасный страх».

В темноте яранги возникали смутные, неосязаемые образы и набегали на Андрея, словно морские волны. Появилась Феона, и то гладила по волосам, то прижималась губами к воспаленному его лбу, и снова отодвигалась, зыбкая, как вода.

— Феона, Феона! — бормотал он, с трудом приподнимая опухшие веки, фитиль коптилки раздваивался на капли огня, из них смотрели ее глаза. Андрею и прежде казалось: в глазах Фе-оны бесчисленные оттенки чувства и мысли, но теперь в глубинном блеске их была равнодушная пустота.

Он вытянулся на оленьей шкуре. Причудливые видения исчезли, посторонние звуки растаяли. За ярангой выли собаки, прищелкивали замороженные лиственницы, но Андрей даже не слышал, как чьи-то руки подняли его, одели, осторожно уложили на нарты.

Элляй взмахнул хореем, погоняя оленей; на нартах, положив на колени голову Андрея, сидела Феона, снежные хлопья падали на ее заиндевелое лицо. Из сугробов, вспыхивая и мигая, струился звездный свет.

Андрей долго не мог сообразить, где он, и все разглядывал белый потолок, молочной свежести постельное белье, женский портрет на стене. У женщины был стремительный, летящий облик: Феона и не Феона, но что-то очень знакомое, похожее на Феону, виделось в портрете.

«Да это же ее мать!» — вспомнил он и невольно подумал, что у любимых женщин есть та неповторимая, принадлежащая только им особенность, которую мужчина чувствует на расстоянии. Она еще не пришла, но приближение ее уже передалось влюбленному, и ожидание нарастает, и все приобретает значительность и начинает окрашиваться в солнечные тона.

Из соседней комнаты послышались слова молитвы — сумбурной и страстной. Сердце Андрея забилось сильнее от просящего, с оттенком жалобы, голоса Феоны. По грудному голосу он мог представить ее лицо отчетливо, как на снимке.

— Три вещи непостижимы для меня, господи, и четырех я

не понимаю: пути орла в небе, пути змеи на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к сердцу женщины. Я не хочу знать путей орла, змеи и корабля, но мужской путь необходимо познать. Не казни меня, господи, ведь все мое преступление в том, что земную свою любовь ставлю выше небесной...

Скрипнула дверь, Феона на цыпочках вошла в спальню, склонилась над Андреем. Сквозь полуприкрытые веки он видел' влажный свет ее глаз, чувствовал дыхание ее, и слезы благодарности подступили к горлу.

— Слышал твой разговор с богом...

— Тебе не понравилась молитва?

— Все, что ты сказала, хорошо! Нет слов, чтобы выразить любовь к тебе.

— Я понимаю без слов.

— Как узнала, что я заболел?

Примчался Элляй, на его оленях я понеслась в Булгино.

— Одна? ]

Когда тебе грозит опасность, нет времени на поиски спутников.

В Булгине остались мои лошади и груз,— обеспокоенно сказал он.