Булгаков - Б Соколов

«Xассбот. Конечно, его нужно отпустить. Он свой человек.

Идрис. Свой человек иногда бывает хуже чужих. Слушай, Магомет-Мирза, если мы тебя отпустим, ты помни это всегда, и плохо тебе будет, если ты когда-нибудь еще пойдешь против свободного народа.

Магомет Мирза. Да, что ты, Идрис, я никогда и не подумаю об этом».

С миром отпускают и стражников, отобрав только винтовки и дав прощальное напутствие: «Вы пойдете и скажете всем о том, что произошло, что свергли старую власть и вы свободны, как и все».

Подобная мифологичность пьесы вполне гарантировала единение непритязательной и не слишком образованной владикавказской публики с происходящим на сцене, но Булгакову такое единение, иронически описанное в «Записках на манжетах», радости не доставляло. В 1939 г., по воле судьбы, драматургу при-шлось писать последнюю свою пьесу о молодом И. В. Сталине «Батум» тоже в мифологическом ключе. В пьесе же «Багровый остров» (1927) Булгаков учел опыт С. м. и наделил чертами мифа «революционную» пьесу драматурга Дымогацкого, заставив, в частности, плохих арапов к финалу раскаяться и переродиться. А вот в образах муллы Хассбота и его сына офицера Магомета можно заметить первые наброски темы отношения интеллигенции к революции, на другом художественном уровне решенной в пьесах «Дни Турбиных» (1926) и «Бег» (1928).

Есть в С. м. и идея, ставшая одной из важнейших в романе «Мастер и Маргарита». Друг Хассбота Али-хан обращается к сыну муллы: «Идрис, кто же теперь у нас будет начальником участка?» Ответ Идриса: «Будет новая власть — все по-новому», — удивленный Али-хан комментирует так: «Не будет? Как же так? А, впрочем, лучше, если не будет. От них только одни несчастия и горе». Из этого серьезного, хотя и сдобренного юмором диалога в последнем булгаковском романе возникла проповедь Иешуа Га-Ноцри о том, что «всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть». Революционер Идрис, подобно Иешуа, провозглашает будущее царство справедливости, где не будет богатых и бедных и все окажутся равны между собой. Он также заявляет: «Бежать нужно только тогда, когда опасность уже настоящая и ничего против нее поделать нельзя, иначе поступают только трусы». Это роднит его с братьями Турбиными из «Белой гвардии» и «Дней Турбиных». Они, в отличие от Тальберга, не бегут от опасности при первых признаках, а с готовностью встречают ее. О спасении же Турбины начинают думать лишь тогда, когда всякое сопротивление становится невозможным.

Отметим, что в противоположность многим другим пьесам на революционную тему Булгаков уже в С. м. призывал проявлять милость к представителям свергнутой власти. Даже плохому начальнику участка Идрис обещает не допустить расправы и обеспечить справедливый суд.

«ТАЙНОМУ ДРУГУ», повесть, имеющая подзаголовок: «Дионисовы мастера. Алтарь Диониса. Сцены». При жизни Булгакова не была закончена и не публиковалась. Впервые: Памир, Душанбе, 1987, № 4. На первой странице рукописи указано время написания Т. д.: «Сентябрь 1929 г.» и заметка: «План романа» (впоследствии по канве повести Булгаков стал писать тоже незаконченный и автобиографический «Театральный роман».) Обстоятельства создания Т. д. приведены в воспоминаниях третьей жены писателя Е. С. Булгаковой: «Летом 1929 года я уехала лечиться в Ессентуки. Михаил Афанасьевич писал мне туда прекрасные письма, посылал лепестки красных роз; но я должна была уничтожить их перед возвращением — я была замужем, я не могла их хранить. В одном из писем было сказано: «Я приготовил Вам подарок, достойный Вас…» Когда я вернулась в Москву, он протянул мне эту тетрадку…». В тетради, сохранившейся в булгаковском архиве, текст Т. д. обрывается на середине фразы, хотя оборотная сторона листа и еще один лист — чистые. Эта последняя фраза звучит так: «Плохонький роман, Мишун, вы…» и принадлежит развязному поэту Вове Баргузину, находящемуся к тому же в состоянии подпитья. Не исключено, что в замысел Булгакова входила принципиальная незавершенность Т. д., как незавершенной считал он в 1929 г. свою судьбу. Возможно, поэтому Е. С. Булгаковой была подарена незаконченная повесть, где рассказывалось об истории создания и публикации романа «Белая гвардия» (который в СССР при жизни Булгакова так и не был напечатан полностью). Незавершенность повести как бы напоминала о незавершенности романа. Не был окончен и «Театральный роман», но там причины были скорее не в замысле, а во внешних обстоятельствах: Булгаков решил сначала завершить «Мастера и Маргариту», а позднее уже не успел вернуться к «Театральному роману» из-за смертельной болезни.

Все персонажи Т. д. имели легко узнаваемых прототипов. Так, являющийся автору в обличье дьявола редактор Рудольф Рафаилович (или Максимович) — это редактор журнала «Россия» Исай Григорьевич Лежнев (Альтшулер) (1891–1955), в мае 1926 г. арестованный и высланный за границу как активный деятель сменовеховского движения. Поэтому он не успел завершить публикацию «Белой гвардии». Издатель Рвацкий — это издатель «России» Захарий Леонтьевич Каганский, после выезда за границу опубликовавший без ведома автора переводы пьес «Дни Турбиных», «Зойкина квартира» и др. и получивший гонорары за их зарубежные постановки. 21 февраля 1928 г. Булгаков направил заявление в Административный отдел Моссовета с просьбой разрешить ему поездку за границу для пресечения незаконной деятельности Каганского, но получил отказ. 3 октября 1928 г. драматург неосмотрительно выдал доверенность берлинскому Издательству Ладыжникова на охрану его авторских прав на пьесу «Зойкина квартира», но издательство оказалось связано с тем же Каганским, и в итоге брат Булгакова Николай, как он сообщал в письме 19 мая 1939 г., вынужден был разделить гонорары за зарубежные постановки булгаковских пьес пополам с бывшим издателем «России».

Прототипом поэта Вовы Баргузина, возможно, послужил Владимир Владимирович Маяковский (1893–1930), близко знакомый с писателем и резко выступавший против пьесы «Дни Турбиных». Фамилия Баргузин — название штормового байкальского ветра из известной песни «Славное море, священный Байкал», которую исполняют под руководством Коровьева-Фагота сотрудники Зрелищной комиссии в «Мастере и Маргарите». Бурно приветствовавшего революцию Маяковского, вообще отличавшегося взрывным характером, было вполне логично уподобить ветру баргузину. В 1929 г. в пьесе «Клоп» Булгаков был включен Маяковским в «словарь умерших слов» светлого коммунистического будущего, а в стихотворении «Лицо классового врага 1. Буржуй-Ново» (1928) поэт обвинил автора «Дней Турбиных» в получении социального заказа от «новой буржуазии». На прениях по докладу наркома просвещения А. В. Луначарского (1875–1933) «Театральная политика Советской власти» 2 октября 1926 г., за несколько дней до премьеры «Дней Турбиных» во МХАТе, Маяковский высказался следующим образом: «В отношении политики запрещения я считаю, что она абсолютно вредна… Но запретить пьесу, которая есть, которая только концентрирует и выводит на свежую водицу определенные настроения, какие есть, — такую пьесу запрещать не приходится. А если там вывели двух комсомольцев (во время генеральной репетиции пьесы с публикой 23 сентября 1926 г — Б. С.), то, давайте, я вам поставлю срыв этой пьесы, — меня не выведут. Двести человек будут свистеть, и сорвем, и скандала, и милиции, и протоколов не побоимся. (Аплодисменты.)

…Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнуть — и пискнул. А дальше мы не дадим. (Голос с места: «Запретить?»). Нет, не запретить. Чего вы добьетесь запрещением? Что эта литература будет разноситься по углам и читаться с таким же удовольствием, как я двести раз читал в переписанном виде стихотворения Есенина…

Вот эта безобразная политика пускания всей нашей работы по руслу свободной торговли: то, что может быть приобретено, приобретается, это хорошо, а все остальное плохо, — это чрезвычайно вредит и театральной, и литературной, и всякой другой политике. И это значительно вреднее для нас, чем вылезшая, нарвавшая «Белая гвардия»».

Едва намеченный образ поэта Вовы Баргузина развернут в «Мастере и Маргарите» в образ поэта Александра Рюхина, также имеющего своим прототипом Маяковского. Там Булгаков в отместку сделал его самого жертвой «скандала с протоколом», который учиняет в ресторане Дома Грибоедова, а позднее в клинике Стравинского поэт Иван Бездомный.

Сон, где герой Т. д. видит родной Киев во время гражданской войны, вспоминает виденное им убийство еврея петлюровцами (глава «Неврастения»), похож на другой булгаковский сон, рассказанный в письме сестре Наде 31 декабря 1917 г. из опостылевшей уездной Вязьмы: «…Мучительно тянет меня вон отсюда в Москву, или Киев, туда, где хоть и замирая, но все же еще идет жизнь. В особенности мне хотелось бы быть в Киеве! Через два часа придет новый год. Что принесет мне он? Я спал сейчас, и мне приснился Киев, знакомые и милые лица, приснилось, что играют на пианино…