Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Рэлстон быстро оценил оперативника Бэрнса и повел себя, мягко говоря, грубо. Он сказал: «Не обижайся, приятель, но, сдается мне, ты там где-то на уровне лизания задниц ходишь. Для операции такого масштаба твоего уровня маловато. Передай своему боссу: „Не пытайтесь меня объехать“.»

Должен признаться, даже я был шокирован таким словарем — внешне этот Рэлстон такой же обходительный и респектабельный, что твой Джордж Рафт.

Бэрнс изрядно попотел, пытаясь убедить Рэлстона, что следующая встреча пройдет «на более высоком уровне», и, в общем, оказался молодцом, но я-то знаю по совместной работе с бюро, чего ему это стоило: Реймонд Бэрнс люто ненавидит шпану любого масштаба. Ни в коем случае не желая принижать бульдожьей хватки старика Везунчика, его упорства и прочих золотых качеств, должен все-таки заметить, что вряд ли можно рассчитывать на его совместимость с Рэлстоном.

Бэрнс мобилизовал всю свою выдержку и в основном помалкивал — разговор вел я. На мой вопрос о следующей встрече Рэлстон в конце концов заявил, что она состоится в Майами-Бич 25 сентября в отеле «Фонтенбло».

Речь далее шла о способах и методах. Рэлстон заметил: «Не с пожарной же кишкой на него переть. И не День святого Валентина устраивать».

Из разговора с вами я понял, что операция должна иметь четкий след, указание на то, что это — дело рук мафии. Пятерка бандюг с автоматами дала бы миру ясный намек: это их работа.

Эти парни, напротив, ничего подобного не хотят. Похоже, от наиболее приемлемого для нас варианта придется в данном случае отказаться. Тогда встает вопрос: намерены ли мы тем не менее иметь дело с этими людьми? Без каких бы то ни было рекомендаций с моей стороны приведу слова Рэлстона: «У нас есть все необходимые контакты, чтобы подобраться к Верховному».

«А какой метод предлагаете вы?» — поинтересовался я.

«Пилюльки, — ответил он. — Порошок ему в жрачку. Он дня три еще помается, пока до священника дело дойдет».

Мы договорились, что таблетки будут им переданы 25 сентября; тогда же целесообразно, наверное, встретиться с ним и вам.

Искренне Ваш

За отчетом шла приписка Кэла: Я, естественно, обеспокоен. Придется поторопиться, чтобы быть готовым к 25-му. Распоряжение уже направлено — через приемлемых посредников — в Службу медицинского обеспечения, которой, вероятно, придется прибегнуть к услугам более экзотических лабораторий в Технической службе, и тут Хью уж, безусловно, что-нибудь пронюхает об этом. Вопрос только — как много пронюхает?

22

В середине сентября я снял новую квартиру, и примерно тогда же в наших отношениях с Моденой произошел первый серьезный кризис.

Все началось с перемены в ее расписании. Из-за временной нехватки стюардесс на Юге ее база — сообщила она мне — переводится на несколько дней в Даллас и ее не будет в Майами четыре ночи подряд.

Я почувствовал, что она лукавит, но старался гнать эти мрачные мысли прочь. Она звонила мне каждый вечер и подробно рассказывала о том, как провела день: сначала из Нью-Йорка; вечером следующего дня — из Далласа; на третий день она летала в Мемфис и вернулась обратно в Даллас. Для убедительности эти рассказы подкреплялись словесными шаржами на симпатичных или, наоборот, отвратительных пассажиров.

На четвертый день кредит доверия был полностью исчерпан, и я решил проверить ее на блеф. Поскольку наши эмигранты то и дело летали по делам Фирмы в Нью-Йорк, Вашингтон, Новый Орлеан, Мехико-Сити и в города на юге США, не говоря уже о необходимости отслеживать в Майами прибытие в Южную Флориду кастровских лазутчиков, в аэропорту у нас, естественно, имелись осведомители. Поэтому нашей секретарше понадобилось каких-нибудь пятнадцать минут и парочка телефонных звонков, чтобы выяснить и доложить мне: стюардесса авиакомпании «Истерн» М. Мэрфи находится в четырехдневном отгуле и возвращается в Майами вечером 14 сентября, то есть сегодня.

Ревность питается фактами. Встретившись с Моденой в центре Майами, я был настроен весьма решительно. Было уже поздно, и мы отправились прямиком в Коконот-Гроув, на мою новую квартиру на втором этаже недавно отремонтированного особнячка в колониальном стиле, где я без разговоров уложил ее в постель — это была поистине боевая операция, ибо, когда взорваны мосты, надо срочно наводить понтоны. Понимая всю отчаянность своей нынешней любовной драмы, я пахал с остервенением. Здесь, в сверкающей новизной, отменно обставленной квартире, которая была мне отчаянно не по карману, я был отчаянно влюблен в одну из своих половин, и этой половине отдавалась не более чем половина Модены. Ослепленный и четвертуемый любовью, я вспоминал, с какой ненавистью подчас я глядел на ее длинные ногти. Сколько вечерних мгновений было омрачено по их вине, сколько маленьких радостей угроблено этими вполне элегантными снаружи и потрескавшимися, заклеенными изнутри. Ногти были важной деталью идеала Модены (пусть пока еще не достигнутого) — экзотической вамп, имевшей так мало общего с ее alter ego — девчонкой, которая мгновенно выходила из себя, проигрывая мне на теннисном корте, невезучей Альфой с минимальными шансами на успех. Нашей Альфочке приходилось натягивать перчатки, заботясь о своих коготках: она обматывала кончики пальцев клейкой лентой, подсовывала под ногти ватные подушечки, но никакие ухищрения не помогали, и она проигрывала из-за этого в среднем два гейма в каждом сете, а ногти все равно ломались. Она плакала над ними куда горше, чем, как я подозреваю, стала бы оплакивать меня, рыдала безутешно, жалея потраченные на них часы и сомневаясь в пригодности этих длинных, как у китайских мандаринов, ногтей, зато как ловко она орудовала ими вечером в ресторане при свете свечи, как изящно смотрелся тонкий мундштук с дымящейся сигаретой в ее руке, и в эти минуты я понимал, что составные ее души разнятся, как орхидея и сорняк.

В тот вечер, когда Модена вернулась домой, я ни словом не обмолвился о том, что узнал. Казалось, я способен убить ее, но только казалось. Значило ли это, что любовь поглотила меня целиком? А Модена даже и не попыталась объяснить, почему после четырех суток утомительных перелетов ей не только не дали выходного, но и более того: в отличие от прежнего, щадящего, расписания уже на следующее утро поставили на рейс Майами — Вашингтон и в тот же день обратно, а затем еще два дня в том же духе — неслыханное сальто-мортале: семь рабочих смен подряд! Она наверняка понимала, что я не так глуп и догадываюсь, что она была в своего рода отпуске, но я выяснил подробности лишь спустя неделю, когда очередная запись телефонного разговора СИНЕЙ БОРОДЫ с АКУСТИКОЙ была доставлена мне из УПЫРЯ все тем же бабуином. Модена провела эти четыре дня в Чикаго с Сэмом Джанканой. Редактируя расшифровку, я обнаружил, что любопытство Вилли под стать моему. Переспала ли Модена с Джанканой?

Нет, уверяла Модена, чего не было, того не было. Просто Сэм начал ей нравиться.

— Честно, Вилли, он такой, как все смертные.

— Тебе что — его жалко?

— Нет. Для этого он слишком силен. Но есть в его жизни какая-то печаль.

— Например?

— Перестань устраивать мне перекрестный допрос.

Тут они начали повторяться. Я убрал из разговора все второстепенное и отослал Проститутке портрет Джанканы.

«Вилли. Он пригласил тебя домой?

Модена. Безусловно.

Вилли. Королевский дворец?

Модена. Нет, но снаружи весьма элегантно, похоже на замок. Даже на крепость. Красиво обточенный камень. И довольно далеко от города, в Оук-Парке.

Вилли. На север от Чикаго?

Модена. Да. Оук-Парк. Сэм удивился, когда я сказала: „Это тот городок, где вырос Эрнест Хемингуэй“. „Это еще кто такой? — спросил он. — Один из твоих ухажеров?“, а я говорю: „Вы что, не знаете?“ А он мне: „Ты думаешь, я совсем тупой, да? Газетки небось тоже почитываем. Встречал это имя. Мы с Хемингуэем два самых знаменитых человека в Оук-Парке“. И — ха-ха-ха! Он всегда громче всех смеется над собственными шутками. Думаю, слишком долго жил один, сам с собой.

Вилли. Ну а дом? Расскажи про дом.

Модена. Неужели не можешь подождать? Внутри — ничего особенного. Маленькие комнаты, массивная итальянская мебель. Внизу, в подвале, комната без окон — его кабинет. Длинный стол — для заседаний, наверное. Но там же у него такая вроде бы витрина, ну, как в музее, с потрясающими стеклянными штучками. Занимается коллекционированием. Становится совсем другим человеком, когда протягивает руку и достает с полки какую-то вещицу. Его пальцы так бережно ее берут. Вилли, если вдруг когда-нибудь я решу лечь с ним в постель, меня вдохновит именно это.