Власть меча - Уилбур Смит

Хендрик долго сидел, глядя в огонь, потом медленно поднял большую лысую голову и с благоговением посмотрел на брата.

– Иногда я думаю, сын моего отца, что ты самый мудрый человек во всем племени, – прошептал он.

Сварт Хендрик послал за сангомой – племенным знахарем. Тот изготовил мазь, которая, когда ее, горячую и дурно пахнущую, приложили к плечу, подействовала чрезвычайно успешно, и через десять дней Манфред смог отправиться в путь.

Тот же сангома предоставил травяную краску, от которой кожа Манфреда потемнела и стала точного такого цвета, как у племен с севера. Глаза – желтые глаза Манфреда – не стали серьезной проблемой. Среди черных шахтеров, отработавших по контракту с «Венелой» и возвращавшихся домой, некоторые символы считались подтверждением их статуса умудренных опытом людей: жестяные коробки с приобретенными сокровищами, розовые сберегательные книжки, заполненные множеством цифирок – накопленным богатством, жестяные шахтерские каски, которые разрешалось брать с собой и которые будут с гордостью носить от вершин Басутоленда до экваториальных лесов, и, наконец, обязательная пара темных очков.

Дорожные документы Манфреду выправил один из «буйволов» Хендрика, чиновник из расчетного отдела «СРК», – подлинные. В поезд «Венелы» Манфред садился в темных очках, а его кожа была того же цвета, что у рабочих вокруг. Все это были «буйволы» Хендрика, и Манфреда они все время держали в середине.

Ему показалось странным, но успокаивающим то, что немногие белые чиновники, которых он встретил на долгом пути в Юго-Западную Африку, редко смотрели в его сторону. Он был черный, и их взгляды словно скользили по его лицу, не задевая.

Манфред и Хендрик вышли из поезда в Окаханде и вместе с группой рабочих сели в автобус, чтобы преодолеть последний пыльный участок пути до крааля Хендрика. Два дня спустя они снова выступили, на этот раз пешком, и направились на северо-восток, в абсолютную глушь.

В прошлом сезоне прошли хорошие дожди, и во многих углублениях южного Калахари путники находили воду; две недели спустя они увидели, как из голубого знойного марева вдоль пустынного горизонта выступает цепь холмов, похожих на верблюдов.

Шагая на север к этим холмам, Манфред понял, насколько он чужд пустыне. Хендрик и его отец здесь были на своем месте, но Манфред с детства жил в больших и малых городах. Без помощи Хендрика он никогда не нашел бы дорогу; без рослого овамбо он вообще не прожил бы в этой негостеприимной, суровой земле и нескольких дней.

Холм, к которому Хендрик вел Манфреда, ничем не отличался от остальных. И только когда они поднялись по крутому гранитному склону и остановились на вершине, ожили воспоминания. Возможно, они сознательно подавлялись, но теперь вновь вернулись в четких подробностях. Манфред словно снова видел осунувшееся лицо отца и чувствовал зловоние его разлагающейся плоти. С новой болью он вспомнил резкие слова, которыми отец прогнал его к безопасности, но закрыл сознание, чтобы не чувствовать ее.

Он безошибочно отыскал трещину, расколовшую гранитный купол, и склонился над ней, но сердце его упало, когда он заглянул внутрь и ничего не различил в глубокой тени, особенно темной по сравнению с солнечным светом и его отражениями от камня.

– Значит, они исчезли, эти знаменитые алмазы, – цинично усмехнулся Хендрик, заметив отчаяние Манфреда. – Может, их сожрали шакалы?

Манфред не обратил на него внимания и достал из сумки свернутую леску. Привязал к концу свинцовое грузило и прочный крючок с тремя остриями и опустил в трещину. Он работал терпеливо, медленно спуская крючок в трещину, а Хендрик сидел на небольшом тенистом участке под камнями вершины и наблюдал за ним, никак не подбадривая.

Крючок зацепился за что-то в глубине трещины, и Манфред осторожно потянул. Леска выдержала, и Манфред обернул ее вокруг запястья и стал тянуть, все сильнее. Что-то подалось, и крючок вырвался. Манфред, перебирая леску руками, вытащил его. Один конец тройного крючка не выдержал тяжести и разогнулся, но к нему прицепился обрывок прогнившей ткани.

Манфред снова согнул крючок, придав ему прежнюю форму, и снова опустил в щель. Он прочесывал глубину, проверяя каждый дюйм по бокам, сверху и снизу. Через полчаса он почувствовал, как крючок снова за что-то зацепился.

На этот раз тяжесть удержалась, и Манфред начал вытаскивать ее по дюйму за раз. Он услышал, как что-то зацепилось за шероховатый гранит, потом внизу показался бесформенный сверток. Манфред медленно поднимал его, затаив дыхание, когда до верха оставалось всего несколько футов. А когда вытащил, ткань старого рюкзака лопнула и на гранитную вершину обрушился каскад сверкающих камней.

Они разделили алмазы, как договорились заранее, на две равные части и бросили жребий. Выиграл Хендрик и сделал свой выбор. Манфред сложил свою долю в пустой кисет от табака, который прихватил для этой цели.

– Ты говорил правду, маленький Мэнни, – признал Хендрик. – Я напрасно сомневался в тебе.

На следующий вечер они дошли до реки и заночевали у костра, а утром свернули одеяла и посмотрели в глаза друг другу.

– Прощай, Хенни. Может, дорога еще сведет нас.

– Я тебе говорил, маленький Мэнни, что нас связали боги дикой природы. Мы еще встретимся, я уверен.

– Буду с нетерпением ждать этого дня.

– Только боги решат, встретимся ли мы снова как отец и сын, как братья – или как смертельные враги, – сказал Хендрик и повесил мешок через плечо. Не оглядываясь, он пошел на юг, в пустыню.

Манфред подождал, чтобы овамбо скрылся из виду, и двинулся по берегу реки на северо-запад. К вечеру он пришел в деревню речного племени. Два молодых человека перевезли его в долбленом каноэ на португальскую сторону. Три недели спустя Манфред добрался до Луанды, столицы португальской колонии, и позвонил у чугунных ворот немецкого консульства.

Три недели он ждал в Луанде приказов абвера из Берлина, и до него постепенно начало доходить, что задержка намеренная. Он не справился с возложенной на него задачей, а в нацистской Германии неудач не прощали.

Он продал самый маленький алмаз за часть его истинной стоимости и продолжал ждать наказания. Каждое утро он приходил в немецкое консульство, и военный атташе с едва скрываемым презрением отворачивался от него:

– Приказов пока нет, герр Деларей. Будьте терпеливы.

Почти все дни Манфред проводил в кафе на набережной, а ночи – в дешевых съемных комнатах, снова и снова перебирая подробности своего поражения или думая о дяде Тромпе и Рольфе в концентрационном лагере или о Хайди и ребенке в Берлине.