"Канцелярская крыса" - Константин Соловьёв

«Меня ждут, — напомнил себе Герти, не в силах сделать последний шаг и, точно загипнотизированный, рассматривающий ревущую бездну под ногами, — В этом болтающемся на ветру шаре, вот-вот готовом оторваться от земли, сейчас сидит до смерти перепуганный и несчастный человек. И я — то единственное, что может его спасти. Между нами пропасть, но я — то, что должно стать таким же канатом, перекинутым над пропастью…»

Слова утешали душу, вот только не могли уменьшить дрожь в пальцах, сделавшихся скрюченными, как птичьи когти. Чтобы зацепиться ими за канат, Герти потратил неоправданно много времени. Но еще страшнее, чем смотреть вниз, было смотреть в небо. Молнии расцветали так близко, что, казалось, царапали затылок.

— Я иду, — пробормотал Герти, обхватывая прыгающий канат, который теперь казался тончайшей ниточкой, натянутой в небесах, — Подожди меня, Уинтерблоссом… Еще минуту… Я спасу тебя. Спасу нас обоих.

Он знал, что будет дальше, словно в какой-то миг в его тело, как в тело Питерсона, вселился всеведающий дух из будущего. Он переберется на борт «Графа Дерби» целым и невредимым. И протянет руку тому, кого прозвали Бангорской Гиеной, несчастному узнику не только проклятого острова, но и собственной изувеченной души.

«Он убийца, — зло бросил бесплотный голос, столь едкий, что сделался похож на голос полковника Уизерса, — Он кромсал людей ножом и устраивал из их внутренностей экспонаты! Ты ждешь, что лишь увидев тебя, он раскается, а по его щеке пробежит слеза искреннего раскаяния, как в дешевом чтиве?»

Источником этого голоса, как знал Герти, был не полковник. А его собственный страх. Тот самый страх, что обустроил себе крысиное гнездо в его душе с первого дня пребывания на острове. Тот страх, который все время был его главным врагом, искусно притворяясь то благоразумием, то осторожностью. Он и был настоящим чудовищем, которое, благодаря безумным часам Нового Бангора, обрело способность материализоваться, воплотившись в несчастном угольщике. Его собственный страх вырвался на свободу в жутком обличье ночного мясника. Но Герти не понадобится револьвер, чтобы справиться с ним.

«Вперед, — приказал он себе, чувствуя, как сердце то медлит с ударом, то, напротив, заходится в лихорадочном стуке, — Вперед, Гилберт Уинтерблоссом, канцелярская крыса! Тянись!»

Он и сам не заметил, как оказался на середине провисшего каната, впившись в него руками и ногами. Должно быть, сознание милосердно обрезало самые страшные мгновения. Герти поспешно полз, сдирая ногти о просмоленные пеньковые волокна и помогая себе ногами. Наполненная струями воды бездна под ним казалась глубже самого Ада. Что случится, если его руки разожмутся? Позволит ли остров болтаться своему протеже в воздухе? Или опустит на землю совершенно целым и без единого синяка? Герсти стиснул зубы так, что едва не перекусил трость. Менее всего на свете ему хотелось узнать это. Если бы не уверенность в собственной неуязвимости, он бы в жизни не забрался на причальную вышку, не говоря уже о том, чтоб встретится со своим страшным отражением лицом к лицу.

«Вперед! Ух!.. Вперед, слюнтяй! Вперед, конторская промокашка! Будь ловок, как крыса! Будь хитер, как крыса… Ох… Впе…»

Когда Герти, протянув руку, прикоснулся к шероховатым заклепкам порога, он чувствовал себя так, будто несколько лет провел в качестве камешка огромной погремушки. Несколько футов прогулки над бездной вымотали его настолько, что несколько секунд он потратил только для того, чтоб вспомнить, как работают его пальцы, и вцепиться ими в поручень.

Внутрь «Графа Дерби» он скорее ввалился, чем вошел — ноги совершенно перестали держать, а в мышцах осталось не больше силы, чем в лапах вареной курицы из бульона. Если бы не поручни, в которые мертвой хваткой впились руки, Герти, скорее всего, рухнул бы прямо на швартовочной площадке.

Удивительно, он почти не ощущал того, что впервые в жизни находится на воздушном судне. Пол под ногами подрагивал, как у идущего полным ходом поезда, временами взбрыкивая и отбрасывая Герти к стене, но не спешил встать вертикально и опрокинуть его.

«Встанет, — подумал Герти, ощупывая себя дрожащими руками, — Непременно встанет, как только в этот летающий баллон с водородом угодит первая молния… Возможно, ты даже успеешь это заметить, прежде чем „Граф Дерби“ превратится в исполинский, подвешенный между землей и небом, факел…»

На швартовочной площадке не было ни души. Торчала лишь одинокая тумба с хитрыми фиксирующими устройствами, на которую были намотаны тросы. Из всех тросов уцелел лишь один, тот самый, по которому полз Герти. Все остальные обратились в бесформенные измочаленные огрызки. Кто-то перерезал их, один за другим, причем, судя по количеству отметок, времени на это ушло немало.

Бангорская Гиена здесь. Возможно, устав терзать тросы, ушла за более удобным инструментом. Герти показалось, что он ощущает ее запах, тревожный и страшный запах дикого зверя сродни тому, что царит в вольерах лондонского зоопарка, вонь испражнений, шерсти, гниющей пищи и разложения. Герти с содроганием увидел алую капель, щедро усеявшую бронзовый порог. Но Гиена явилась сюда не пировать. Ее привел страх.

Герти, с удовольствием выпустив трость из онемевших от напряжения челюстей, заглянул в центральный коридор гондолы, тянущийся от швартовочной площадки. Если на площадке горели гальванические лампы, то коридор оказался погружен в кромешную темноту, лишь поблескивали в свете молний по обеим его сторонам никелированные ручки дверей. Судя по всему, это был отсек второго класса, разделенный на небольшие комфортабельные купе, примыкающие к общему коридору. Когда-то здесь наверняка было уютно. Звучали оживленные женские голоса и благодушные смешки джентльменов, дети липли к иллюминаторам, расплющивая носы, чтоб посмотреть на медленно уходящий вниз город, стюарды с шипением откупоривали вина…

Сейчас же «Граф Дерби» показался Герти склепом, удушающе-мрачным и затхлым. Он стал чертогом воплощенного страха, охотничьими угодьями существа, порожденного злой волей острова.

— Э-э-э… Мистер Изгарь, сэр, — Герти попытался кивнуть, стоя в дверном проеме, но обнаружил, что от длительного напряжения голова намертво приросла к позвоночнику, лишив подвижности шею, — Вы здесь? Я… Меня зовут Гилберт Уинтерблоссом. Это имя наверняка вам знакомо, поскольку…

Держа трость в опущенной руке, так, чтобы она не выглядела оружием, Герти осторожно ступил в темноту коридора, оставив за спиной освещенную швартовочную площадку. По обе стороны тянулись отгороженные друг от друга купе с жестковатыми на вид скамьями и провалами иллюминаторов, похожими на ослепшие глазницы. В одном из них свет близкой молнии высветил лицо самого Герти — искаженное от напряжения, с жутко блестящими глазами. Герти едва не шарахнулся от собственного отражения, приняв его за зловещий лик Бангорской Гиены.