Следствие ведут дураки - Кондратий Жмуриков

Хмель расползался по телу. Ограбленный ночной подвал с трупом Жака отступил куда-то в прошлое вместе с черными крыльями ночи, разлетевшимися от дыхания восхода. Занималась заря, в бокале еще оставался коньяк, и Ваня залечивал свои издерганные за ночь нервы.

Комиссар Руж, казалось бы, и не обращал внимания на нервные смешки русского, на то, как тот перекидывал ногу на ногу и, морщась, пил коньяк. Комиссар Руж полагал, что гостя (или гостью, пусть сам разбирается со своей половой принадлежностью) из России можно понять.

За плечом Вани торчал психоаналитик, который перед этим тормошил расчувствовавшегося Гарпагина, и время от времени пел, чтобы комиссар Руж приумерил темп и интенсивность взимания показаний, чтобы не оказать негативного воздействия на «психику клиента».

Ничего не понимавший Ваня только хмыкал.

Самое интересное последовало позже, когда комиссар Руж перекинулся на Степана Семеновича. Многострадальный хозяин дома некоторое время пучил глазки на представителя власти, спросившего, не замечалось ли за месье Дюгарри (такова была фамилия Жака) в последнее время чего-либо странного и непривычного, а потом разинул щербатый рот и заорал так, что месье комиссар вздрогнул:

— Да как же не замечалось, черррт побери! Еще как замечалось! Например, не далее как три дня назад я поручил ему купить три галлона бензина, а он, стервец этакий, половину перелил в свою канистру и снес своему братцу-клошару! Настоящий стервец!

Слово «стервец» было элегантным русизмом, венчавшим монолог — оно так и было произнесено месье Гарпагиным: «stervets».

Комиссар поморщился и заметил, что не надо говорить так громко, со слухом у него все в порядке, а о покойном Жаке все-таки следует отзываться более лояльно. И даже привел соответствующее латинское изречение. Гарпагин не обратил на это никакого внимания и пустился перечислять все мыслимые прегрешения Жака, и перечислял бы Бог весть сколько, если бы Лиза не перебила его:

— Папа, ты о главном забыл упомянуть. Ведь вчера взорвался мобильный телефон Жака. А ты про какие-то галлоны, якобы украденные!..

Комиссар обратился в слух.

— Ну, ну, мадемуазель, — выговорил он, — рассказывайте.

— А что тут рассказывать? Кто-то подложил взрывчатку в мобильный телефон Жака, и он взорвался. Папа, да и все мы, уцелели только чудом.

И она вкратце пересказала происшествие. Комиссар выслушал ее, а потом проговорил:

— Так, вот это уже что-то. Мне приходилось на моей практике сталкиваться с подобным техническими камуфлетами, но на территории вверенного мне участка это первый раз. В всем Сен-Дени, если мне изменяет память, такого не было никогда. Вот в позапрошлом году в Париже, на бульваре Гренель, прямо с Марсовым полем, было что-то наподобие. Подорвали какого-то арабского шейха, и тоже направленным точечным взрывом мобильника. Та-а-ак! Нужно установить номер, с которого звонили месье Жаку Дюгарри.

— Какой он там месье… — хмуро, но в целом беззлобно булькнул Степан Семенович.

— Я свяжусь с телефонной компанией, услугами которой он пользовался, и мы установим номер, — расхаживая по комнате, говорил комиссар Руж, а потом отдал резкое отрывистое приказания одному из ажанов, которое не разобрал не то что Астахов с его «катр-сисом», но даже и Гарпагин.

— А теперь, господа, конкретно по убийству… — повернулся к ним комиссар. — Как вы полагаете, месье Гарпагин, убийца имел представление о планировке вашего дома?…

После ухода полицейских и медиков, увезших с собой тело Жака, Степан Семенович велел Лизе налить себе бокал коньяка и выпил его залпом, выпил с тем отрешенно-свирепым выражением лица, с которым злостные русские алкаши похмеляются после употребления очищенной политуры. Закусил тонким кружочком лимона, сморщился, а потом повернулся к Осипу и Астахову и произнес:

— У меня к вам разговор. Лиза, немедленно выйди! — бросил он дочери по-французски. — Не для твоих ушей разговор…

— Ну. Чаво ж… разговор так разговор, — сказал Осип, переглядываясь с Иваном Санычем. Разговоры с Гарпагиным стали особенно занимательны после того, как наша кочующая парочка узнала о размерах украденного у Степана Семеновича имущества: когда комиссар Руж спросил о стоимости содержимого сейфа, месье Гарпагин долго кряхтел и мялся, но потом сказал, что не меньше пяти с половиной — шести миллионов франков.

Миллион долларов!!

— На самом деле я был очень сильно привязан к Жаку, — таким замечательным образом Гарпагин начал разговор. — Он был для меня не столько поваром или там шофером. Он был мне чем-то вроде… ну не младшего брата, а так…

— Бедного родственника. Как у Бальзака, — подсказал образованный Иван Саныч.

— Ну вот. Да, — Гарпагин покрутил головой, как будто надеясь что-то увидеть или проверяя, не находится ли в помещении еще кто, — я хотел рассказать вам кое-что о Сен-Дени и конкретно администрации и полиции этого города. Потому что без этого вы не поймете всего остального.

— М-м-м, — отразил готовность к приему информации Иван Саныч.

— Сен-Дени — город иммигрантов, — заговорил Степан Семенович. — Тут полно русских, алжирцев, евреев, арабов, поляков, негров, венгров… всяких разных македонцев. Мэр города, некто Анни Шаллон, которую всякий порядочный человек иначе чем Шалавой не назовет, — отъявленная коммунистка. У нее портрет Ленина в кабинете до сих пор висит. Ее муж, Эрве Шуазель — начальник полиции Сен-Дени, редкий прохиндей и жулик. Оба меня терпеть не могут. Шуазель, между прочим — прямой начальник этого круглого комиссара Ружа.

— И что? — спросил Иван Саныч, не понимавший, к чему клонит дядя.

— А то, что они никогда не дадут отмашки на то, чтобы искали убийцу, или убийц, Жака, тех негодяев, которые умыкнули мой сейф! — В тусклых глазах Гарпагина сверкнули искры. — Никогда!! Да Шаллониха скорее съест портрет своего вождя мирового пролетариата с чесноком, маслом и петрушкой, как какие-нибудь escargots a la bourguignonne!! (Пышный кулинарный термин, означавший блюдо «улитки в собственном соку», прозвучал так отрывисто и сухо, что Иван Саныч почувствовал, как в его глотку запихивают портрет дедушки Ленина с перечисленными приправами.) Она терпеть меня не может, — с жаром продолжал Степан Семенович, — и все потому, что в свое время я разоблачил несколько ее махинаций и едва не подготовил ее провал на выборах на пост мэра!! Правда, я уже давно отошел от дел и в активной жизни предместья не участвую, — поспешно поправился Степан Семеныч, видя, с каким интересом уставились на него Осип и Ваня Астахов. — Но поверьте: на полицию мне рассчитывать нечего. Если этот толстый комиссар Руж и найдет мои деньги, то они тут же прилипнут к жирным лапам мэрши и волосатым граблям ее загребущего муженька!

— Веселая петрушка, — сказал Осип. — Ну, а мы-то, Семеныч, с какого боку-от тут выходим?

Гарпагин кашлянул. На его бледно-желтом лице проступило выражение торжественности. Он моргнул короткими белесыми ресницами и произнес:

— А вот об этом я и хотел поговорить. Александр Ильич говорил, что вы специалисты высокого класса. В Генеральную прокуратуру так просто не берут. Я хотел бы предложить вам расследовать это дело…

Астахов издал горлом низкий хрипящий звук. Осип наморщил лоб и сделался похож на бритого ученого шимпанзе.

— …и найти преступников и мои деньги! — закончил Гарпагин. — Если вы могли бороться с гидрой русской мафии, то во Франции вы справитесь тем более, — пафосно добавил он, оглаживая подбородок.

«Борец с гидрой русской мафии» Иван Саныч Астахов даже привстал с кресла, услышав эти слова Гарпагина. Осип схватил его за плечо и усадил обратно, а потом с таким видом, будто ему постоянно предлагали нечто подобное, сказал почтенному рантье:

— И чаво ж? Я что-то не понимаю. Ты, Семеныч, сам рассуди: ну как мы будем искать каких-то там ублюдков, когда мы по-хранцузски и двух слов связать не могем.

— Ты и по-русски-то не больно… — пискнул Ваня.

— Момэнт! — перебил его Осип почему-то с грузинским акцентом. — Не перебивай, когда серьезные люди говорят. Ты вот что, Семеныч, — глянул он на напрягшегося Гарпагина, — ты сам посуди, что дело это сложное, неосвоенное. Если бы то было в Питере или где в Саратове да Нижнем, то мы быстро бы раскумекали, что к чему. А тут, знаешь ли, полный кирдык, кто к чему, ничего не знает… — Осип начал путаться в собственных словах, а потом не нашел ничего лучшего, как стукнуть по столу ладонью и бросить:

— Конкретно!! Как ты себе это представляешь, расследование, стало быть, и кто что от того будет иметь?

— Ага, вот чего оно куда, — витиевато отозвался Гарпагин, бессознательно подражая Осипу. — Это уже деловой разговор. Что вы языка не знаете, это, конечно, плохо. Да только Иван, я смотрю, язык подучивает, а может и так случиться, что язык не потребуется.