Горькое молоко – 3. Сайга для деда. В погоне за кардиналом - Владимир Козлов

– Вроде вы правильно говорите. Метафора честного милиционера. А на самом деле вы их всех защищаете. Если бы вы знали, сколько наших русских людей сидит в тюрьмах не за, что. В основном это люди без определённого места жительства, на них повесили всех дохлых кошек, что бы показать процент раскрываемости нашей ментуры. Я сидел с одним несчастным, которому менты отбили дубинкой все пятки, после чего он лишился нижних конечностей ног. Они насильно заставили его взять убийство на себя, которое сами совершили. Поили его вплоть до суда боярышником на спирту из аптеки. Обещали его через три года освободить. А он когда оклемался, трезвым голосом заголосил, но поздно. Получилось, как в детской игре, первое слово дороже второго. И таких горемык по российским тюрьмам натыкано, как кукурузы на наших не удобренных полях. Кто за них бедных вступится? Правозащитники защищают только тех, у кого бабки есть. У тех мощная сила за спиной стоит. Телевидение, пресса, известные адвокаты. Если нужно общественность с транспарантами, пригонят, а этим обездоленным кто поможет? У меня недавно судили дальнего родственника, я был на процессе. Судью назначили жирного под двести килограмм – тяжеловеса по фамилии Кобзарь. Вы его конечно хорошо знаете. Он не мог вести процесс правильно и справедливо. От стоящей жары и предвкушения богатой взятки, которую засунул себе в карман перед началом суда, у него плыли мозги. Каждые пятнадцать минут он делал перерыв, чтобы испить бутылку минералки, и заменить потную рубашку. Суд, который мог закончиться в один день, максимум за два, он растянул на месяц. И в итоге Кобзарь по этим причинам приговор вынес нелепый для подсудимых. Менее виноватые подсудимые получили по девять – двенадцать лет, а тот, который всех больше отличился своей жестокостью в отношении детей и порезал жену депутата, сорвав у неё в туалете её квартиры серьги с ушей, получил всего пять лет. И папа этого отморозка кричал радостно около суда, что не зря он отслюнявил их чести несколько тысячи долларов. Вот вам один из примеров силы взятки и несправедливого судейства. Мне приходится иногда уделять внимание зонам, где сидят мои друзья. И под забором колючей проволоки наглядно видно, где берут взятки по наличию иномарок. Они за бабки дают свободу и козлам и блатным, а моему родному брату Серёге Беде, не давали никаких надежд на свободу ни за какие деньги, хоть и там кум Моисей был с нашего дома. Выходит есть честные дяденьки. С другой стороны подумаешь, не ко всем такую честность нужно проявлять.

– Это ты про себя говоришь? – спросил Гридин.

– О себе я молчу, – сказал Колчак, откусив кусок языка. – Моя доля на зоне была незавидная, буры, изоляторы, – вот весь мой путевой маршрут.

Прожевав мясо и запив его ряженкой, он посмотрел Гридину в глаза:

– А вы знаете, что Надежда неделю назад дочку родила? – спросил он.

– Нет, от тебя первого слышу, а папаша коллекционер знает или нет? – она ведь с ним кажется, рассталась? – поинтересовался подполковник.

– Не знаю, но милиция её навещала в родильном доме. Надежда всё равно назад на работу не вернётся. Отходит свой положенный декретный отпуск и перейдёт в школу. Говорит, я не должна работать в милиции, имея целую родню уголовников и отца вора в законе, пускай и покойного.

…Вовка доел язык и допил ряженку, после чего бутылку бросил за борт.

– Зачем Волгу засоряешь Владимир? – осуждающе спросил Гридин.

– Я не засоряю, – это я другу своему Витьке Петухову – водолазу посылку отправил, – пошутил Колчак, – так вот я и говорю, – продолжил он. – Жила девчонка спокойно а, узнав такую новость про своих родителей, чуть в петлю не залезла. А всем растрезвонил, эту тайну ваш стукач охотник, который сволочь помог вам упечь меня за решку. На такого гада, вы статью конечно не найдёте?

– Напрасно ты так говоришь про Зиновия Афанасьевича, – сказал недовольно Гридин. – Он прекрасный человек. И если бы ты знал, как лестно он о тебе отзывался. У меня не было желания сажать тебя в тюрьму, но указание сверху было. – «Уголовное дело на Колчина не закрывать». А всю родословную Нади мы знали, задолго до приёма её на работу в органы. Мы следили за её воспитанием с пелёнок. Зиновия Афанасьевича она сама просекла, и прижала к стенке, добив его своими догадками и заставив того раскрыть тайну её происхождения.

Теплоход подошёл к пристани, они вместе с трапа сошли на берег.

– Я на работу пошёл гражданин начальник, – прощаясь с Гридиным, сказал Колчак.

– Я – же тебя просил, не называй меня так никогда, – поправил Вовку подполковник. – Отвыкать надо от старых привычек.

Он напоследок глубоко заглянул в глаза Колчака и сказал:

– Скажу тебе Владимир по секрету, что пропажей коллекции марок до сих пор занимаются. Бывший супруг Нади, пишет жалобы во все инстанции, где он беспрестанно обвиняет только тебя и Надю.

Вовка отметил, что этот взгляд и речь были не дотошного дознавателя, а искреннего и честного человека, которому он ответил:

– Я сейчас съел язык говяжий, но когда меня будут ещё раз допрашивать по маркам, тогда я и свой язык проглочу. Потому что знать о них ничего не знаю. А вам всё равно спасибо, что предупредили. И он направился в сторону порта.

Серый приехал из Польши и никому ни чего не рассказывал о поездке, ни матери, ни брату. На следующий день в жаркий четверг, – Серый, Колчак и Дед выехали за Жорой Хлястиком на зону. За рулём сидел Заура. Подъехав к зоне, они поставили машину в отстойнике, и пошли к вахте, где нос к носу столкнулись с Юрой Лбом. Встреча была неожиданной, все думали, что Юры нет в живых, прошло немало лет, как о нём ни слуху, ни духу не было. Он, встретив близких людей, прослезился от радости. Посетители, ожидавшие свиданий с родственниками, подумали, что Юра Лоб только, что вышел на свободу, и компания вышла встречать его.

– Юра ты, где пропадал всё это время? – спросил его Серый.

– Сказать не поверите, – ответил он, – я за эти года, где только не был, а последний год был рядом с вами, но носа своего не показывал. Сегодня могу свободно навестить наш родной город. И у наших ментов думаю, вопросов ко мне не будет.

– И где – же ты был последний год, – мотая удивлённо головой, спросил Иван Романович.

– Если помните Иван Романович, у Серого был друг Юрка Балашов из детского дома. Вот у него я обитал в деревне. Он фермером заделался. Я приехал на его УАЗИКЕ. А встретил я его в городе Муроме случайно. Он там мукой и сахаром торговал. Я ему помог хорошо, а потом к нему уехал, помогал ему во всём, и к вам иногда наведывался инкогнито. Вас всех хотелось обнять до страсти, но не мог нужно хвосты за собой убрать.

– А про братишку Луку ты своего знаешь, что его замочили? – спросил Серый.

– Да конечно, и Колька скрючился месяц назад от тубика на зоне. Так, что я один, как перст остался на белом свете.

– Юра, но сёстры у тебя живы и родственник ваш Кадык один живёт, – напомнил ему Иван Романович.

– А что из этого? – они сами ждут помощи. Одна сестра двух детей воспитывает, другая на инвалидности сидит. Но сёстры не знают, что я живу и здравствую. И про Колюку им ничего не известно. Его в Иркутской области похоронили. Они ему за весь срок не могли ни одной посылки отправить. Только последнее время Юрка Балашов, высылал ему от своей фамилии подогревы, которые мы собирали вместе. А у Кадыкова своих детей и внуков куча.

У Юры Лба на глазах от высказанной исповеди выступили слёзы на глазах.

– Ладно, Юра, ты успокойся? – утешал его Серый, – не надо сегодня расстраивать ни нас, ни Хлястика. У него дело совсем плохое. А про жизнь у Юрки Бороды, ты мне позже расскажешь. Как я понял ты с нами назад поедешь.

– Мне с вами надо съездить, подвал у тебя хоть живой, чтобы ночь другую там перекантоваться.

– О чём ты говоришь Юра, подвал переживает уже другое поколение, а устроить тебя место мы всегда найдём, об этом можешь не беспокоиться.

Юра обнял слегка Серого и склонил его голову к своему рту, и тихо прошептал:

– Как хоть я выгляжу не стрёмно, против вас?

– Всё нормально, если не придавать значения твоей постаревшей роже, – со свойской манерой, пошутил Серый.

– Спасибо за добрые слова, – улыбнулся Лоб.

…В двенадцать часов дня из массивных дощатых дверей вышел Жора Хлястик. Это был уже не тот поджарый и спортивный Жора, который несколько лет назад блистал на футбольном поле. Его лицо, отдавало нездоровой бледной окраской. Дряблая кожа, на груди и на лице лежала складками и была похожа на речную рябь. Пальцы рук были искривлены, словно ветки на аномальной сосне. Увидав родственников, он скупо улыбнулся, затем со всеми обнялся, после чего Дед обнял его осторожно за плечи и повёл к машине.

– Я всю жизнь мечтал быть счастливым, – сказал Жора в автомобиле. – Сегодня у меня счастливый день оттого, что увидал вновь вас всех и обнял, но душа у меня мёртвая. Насколько меня хватит, не знаю? Давайте так, сегодня везите меня куда хотите, а завтра на кладбище к матери.