Акулы из стали. Туман (сборник) - Эдуард Овечкин

Матрос по кличке Чингачгук рассказал проверяющему весь алгоритм шлюзования на ломаном русском, показал все клапана и доложил количество оборотов каждого, а в конце наизусть доложил таблицу декомпрессии и количество мусингов на каждой глубине, начиная со ста метров.

– Ну ни хуя себе, – сказал проверяющий из УПАСР, злой дядька с Камчатки, который считал всех северян распиздяями и тупыми бездельниками. – Ну а не слабо ли тебе, уважаемый, прямо вот сейчас отшлюзоваться на сухую самостоятельно?

– Пф-ф, – сказал матрос Чингачгук.

– Давай, гадёныш, не подведи экипаж! Дембель в опасности! – подбодрил матроса я.

Матрос-дагестанец самостоятельно надел ССП[9], включился в ИДА[10] 59М, растянул юбку под люком и в верном порядке закрепил её на палубе, проимитировал поддув отсека, водрузил на голову буй-вьюшку и вылез на корму.

– Тащ капитан второго ранга, а закурить у вас не найдётся? – крикнул он сверху с абсолютно ровным дыханием, грамотно и тонко подъебнув проверяющего.

– Йоб его мать! – восхитился проверяющий, глядя на часы. – Это же рекорд военно-морского флота!!!

А ещё у нас служил матрос Юра, откуда-то из русской глубинки. Спортивный, озорной, исполнительный – просто идеальный матрос. Но был он сиротой и срок его службы подходил к концу, а тогда был такой период, когда запретили брать матросов на контрактную службу.

– Тащ командир! – просил Юра у командира. – Помогите, пожалуйста! Мне некуда ехать, понимаете? У меня нет родственников, у меня нет жилья, у меня вообще ничего нет!

И командир взял рапорт матроса Юры и поехал на приём к командующему флотом. Шесть часов он сидел в приёмной командующего и ожидал, пока его примут. Командующий, выслушав историю, написал на рапорте: «Лично приказываю заключить контракт с матросом таким-то. Доложить об исполнении лично мне ЗАВТРА!!!»

Кроме проблем с ЗИПом[11] и продуктами питания были ещё проблемы с зарплатой. Ну как проблемы – не было денег вообще. И заместитель командира БЧ-5 по воспитательной работе, «комсомолец» по-нашему, отнёс в магазин свой паспорт и взял под его залог в долг коробку астраханских сигарет «Столичные». Блядь, что это были за сигареты! Чтоб курить, их вымачивали в чае, сушили в УРМах[12], и тогда можно было не задохнуться от второй тяжки.

Нас долго ебали, учили, проверяли перед выходом в автономку. С месяц, наверное, проверки следовали одна за другой, и к концу уже было не различить – кто из штабов нас сегодня проверяет и на какую тему. Автономка предстояла сложная, и все немного опасались. А мы к концу проверочной содомии уже прямо стучали копытами, так хотелось быстрее уже уйти в эту автономку.

Ушли наконец. По плану сначала должны были всплыть на Северном полюсе, а потом стрельнуть ракетой из приполюсного района. Пока пару недель гребли до льдов, не спали почти вообще. Понимаете, плавать подо льдом, мягко говоря, опасно: ни всплыть, если что, ни погрузиться, и поэтому мы тренировались практически без остановок. Тренировались всплывать без хода, бороться с заклинкой рулей на погружение/всплытие, бороться с пожаром и водой. Командир дивизии, который шёл с нами на борту, был большим любителем повоевать в условиях, приближенных к боевым.

– Ну что, сидите? – спрашивал он, приходя в центральный. – Разлагаетесь от безделья?

А потом молча подходил к боцману и ставил все горизонтальные рули на 25 градусов вниз. И начиналось: реверс турбинам, пузыри в нос и «всёвотэтовот». Когда уже подошли к кромке льда и вот-вот должны были под него занырнуть, он сделал объявление по громкоговорящей связи:

– Внимание экипажу! Говорит командир дивизии. Мы подошли к паковому льду, и я спокоен, как удав. Я уверен в вашем профессионализме, выдержке, умении, и мне не страшно. А кому страшно, тот пусть начинает молиться, а я буду молиться на вас и вашего командира! Удачи нам!

С нами в ту автономку вышла съёмочная группа Первого канала: режиссёр Боровяк Владимир Ричардович и оператор Валентин Кузьмин. Это были тёртые калачи, но на подводной лодке находились впервые.

– А кем вы работаете в Останкино? – спросил я как-то у Владимира Ричардовича.

– Полковником, – ответил он.

– Вот, Эдуард, – сказал Антоныч, когда тот вышел из центрального, – учись, как нужно строить военную карьеру – работать полковником!!! Завидуешь небось?

– Однозначно, Антоныч!

Недели через три Ричардович жаловался:

– Ребята, а чем вы тут занимаетесь? Я уже от скуки не знаю чем мне заняться, даже от сауны уже тошнит! Чем тут у вас ещё можно развлекаться?

Мы с Антонычем смотрим друг на друга красными потрескавшимися помидорами, которые у нас вместо глаз, и Антоныч у меня спрашивает:

– Эдик, а что, у нас и сауна на борту есть?

Мы-то трюмные же. У нас матчасть по всему кораблю в самых труднодоступных местах, и надо же, чтоб она работала как бы, а для этого же её надо обслуживать, ну не скажешь же ты насосу: «Насосик, ну поработай ещё пару деньков без смазки, а то мне спать так хочется» – ему же пофиг, он же бездушная тварь. Мы и мылись-то в основном водичкой из-под испарителей в турбинных отсеках. А так, чтобы с чувством и вдумчивым намыливанием яиц, – и некогда было первые две недели.

– Ричардович, – говорит Антоныч, – ты не обижайся, но по вопросу борьбы со скукой ты обратился к самым неподходящим людям на корабле. Ты у разведчика сходи спроси, у замполитов или особиста – они в этом у нас мастера!

Про быт в автономке. Быт и быт, в общем. Взяли для релаксации с собой трёх попугаев и рыбок в аквариуме, но один попугай сдох ещё до полюса, второй – после, а третий продержался до конца и умер в тот день, когда мы вернулись. До полюса дошли практически без происшествий – один пожар всего был, и то не очень большой. Три минуты от начала обнаружения – и в отсеке ничего не видно, всё затянуто вонючим сизым дымом.

Половина ПДА (которые на флоте только-только ввели вместо ПДУ) не сработали, и наш умница-начхим разбрасывал новые веером по проходной палубе и орал, сам при этом не включившись, чтоб его было лучше слышно:

– На палубе!!! На палубе новые ПДА!!!

– Да блядь, ты ж ноги всем поотбивал уже ими! Горшочек, не вари!!! – орали ему в ответ.

Но так-то он рисковал немножко своей жизнью, чтоб остальных выручить.

В итоге он ног побил больше, чем пожар тот вреда нанёс, но был героем потом у нас, и все его горячо благодарили и жали его мужественные руки.

В общем, доплыли до полюса, всплыли в девятистах метрах от географической точки. Водрузили там флаги, расписавшись на них всем экипажем, и зарыли чехол от лампы с посланием потомкам. Так что когда будете на Северном полюсе – поищите там.

Потом начали очень тщательно готовиться к стрельбе, потому что никто и никогда оттуда не стрелял баллистическими ракетами. Вообще никто и никогда. Сначала нам подкозлил МИД: забыл оповестить по своим каналам врагов и стрелять нам запретили, велели ждать. А полынья, в которой мы всплыли, двигается, и из стартовой точки мы медленно, но уверенно выходили. Но повезло – успели. Для съёмок всего этого на лёд высадили съёмочную группу, помощника командира и корабельного хирурга. Выдали им провизии на две недели, рации, два автомата и шестьдесят патронов к ним. Попрощались с ними, конечно, потому что в случае аварии с ракетами лодка должна немедленно погрузиться, а всплыть потом в той же самой полынье – это невысчитываемо невероятно. Сидели они на льду часов шесть, наверное, а может и больше. За это время съели три килограмма спирта, банку тушёнки и две пачки галет.

Как я жалею, что потерял ту видеокассету с записью, как они потом возвращались на борт! Как мы ржали, глядя на них! Представьте – огромнейшее белое поле, льды, посредине торчит абсолютно чёрная, обгоревшая «Акула» длиной сто восемьдесят и высотой пятнадцать метров, а они идут куда-то вбок – не видят её. Ну, поржали, конечно, да выслали за ними боцманскую команду, чтоб домой вернуть блудных сынов. На палубу затаскивали их бросательными концами, потому что по шторм-трапу и трезвым-то не особо поскачешь.

– Йа сам пойду! – сказал доктор, когда его втащили на ракетную палубу, и пошёл. Только на четвереньках почему-то.

Но старт ракеты они всё-таки сняли по всем своим канонам телевизионного искусства. А через два часа у меня случился приступ аппендицита.

Как я был султан

Я очень редко болею. За всю мою службу в военно-морском флоте и службе спасения в медицинской книжке, кроме ежегодных медосмотров, всего две записи. Одна из них – аппендицит. Вот вы в своей в основном скучной гражданской жизни что делаете, когда у вас начинает болеть живот? А я сейчас расскажу, как было со мной.

После того, как мы стрельнули ракетой, нам дали поспать. Впервые за месяц плавания на лодке царила тишина и покой – спали все. Началось это часа в три, а в семь меня подняли на ужин. Проснувшись, я подумал, что, видимо, никогда в жизни столько не спал и так не пух от сна, поэтому даже и не сразу обратил внимание на то, что у меня болит живот. Ай, ну болит и болит, в общем-то. На ужине похлебал супа и съел котлету – ничего больше не лезло, что и было для меня первым тревожным звоночком – молодой организм в условиях подводного плавания есть хочет постоянно и много.