Затерянная в Париже - Барбара Картленд

Она посмотрела на него снизу вверх; наступила пауза, в течение которой герцог пытливо смотрел ей в глаза, и Уна опять почувствовала смущение.

— Идите спать. Мы оба устали. Завтра обо всем поговорим, — сказал он, и в голосе его слышалось удивление.

Глава 4

Уну разбудила вошедшая в комнату служанка, которая принесла на подносе завтрак.

Она поставила его у кровати и подошла к окну отодвинуть шторы, чтобы открыть доступ дневному свету.

В первый момент, спросонок, Уне было трудно сообразить, где она. Потом с замиранием сердца она вспомнила!

Она в Париже и поселилась у герцога Уолстэнтона!

Она села в постели, с восторгом глядя на аккуратно накрытый поднос, на котором стоял серебряный кофейник и лежали горячие круассаны.

— Который час? — спросила она.

— Десять часов, мадемуазель, — ответила горничная.

— Десять часов? — воскликнула Уна. — Неужели! Как я могла проспать так долго?

— Мадемуазель устали вчера, — ответила горничная. — А сегодня прекрасная погода, и день очень Теплый.

— Десять часов! — повторила Уна и добавила немного неуверенно: — Возможно… месье герцог решит… что это так невежливо с моей стороны — не спуститься к завтраку.

Горничная улыбнулась:

— Месье отправился на прогулку верхом, мадемуазель, так что некуда торопиться.

Уна почувствовала облегчение.

Она подумала, что вчера ей надо было спросить у герцога, во сколько будет завтрак и должна ли она быть вместе с ним. Раньше ей не доводилось завтракать в постели, если только она не была больна. Когда она жила дома с папой и мамой, они всегда завтракали в восемь часов все вместе.

Только сейчас она поняла, до чего же устала вчера.

Не только долгое путешествие, когда было трудно уснуть в поезде, но и впечатления целого дня в Париже взяли свое.

Сначала — шок, вызванный известием о смерти отца, когда вдруг оказалось, что у нее никого нет и ей некуда идти.

Затем — восторг от обеда с герцогом и поездки в «Мулен Руж», которая в воспоминаниях показалась еще более фантастичной и предосудительной, чем она могла себе представить.

Только уже лежа в постели, она вдруг подумала, что нехорошо было поступать так — отправиться в увеселительное заведение вскоре после смерти отца. Затем она критично спросила себя, что ей следовало делать.

Она инстинктивно почувствовала, что и месье Дюбушерон, и герцог сочли бы ее унылой, если бы она принялась горестно оплакивать отца и настояла на том, чтобы остаться дома.

Тут она вспомнила, что у нее нет дома, и у нее появилось подозрение, что если бы она не сделала того, что предложил ей вчера месье Дюбушерон, он даже и не оказалал бы ей гостеприимства.

Уна вдруг поняла, что под его общительностью и льстивостью в присутствии герцога, скрывается безжалостная натура, стремление все делать по-своему. Она подумала, что он, не колеблясь, присвоит себе все деньги, вырученные от продажи отцовских картин, если она не будет делать то, что он говорит.

Осознав, что она подозревает месье Дюбушерона в таких нечестных, с какой стороны ни посмотри, делах, она и сама едва не была шокирована.

Но Уна, будучи достаточно сообразительной, спрашивала себя, что было бы с деньгами, полученными от продажи картин отца, не появись она в тот момент в его студии.

Казалось маловероятным, чтобы месье Дюбушерон, даже если он и знал что-либо о ее существовании, но никогда ее не видел, взял на себя немалый труд разыскать ее, чтобы вручить ей деньги, принадлежащие ей по закону.

— Я должна поступать, как он велит, — сказала она себе и стала раздумывать, насколько хватит тех денег, что она получит.

Конечно, все зависело от того, как она их будет тратить, и Уна подумала, как удачно, что герцог оказался так любезен и пригласил ее пожить у него.

Она подумала — интересно, много ли найдется на свете мужчин, любезных, подобно герцогу, по отношению к девушке, которую они увидели впервые в жизни и которая разделяет так мало их интересов?

«Он не только поселил меня у себя, но, кажется, он и работу мне подыщет», — подумала Уна.

Вся комната вдруг засияла от солнца — настолько прекрасной показалась ей эта мысль. Жить в таком доме, быть окруженной картинами, которые она видела раньше только в картинных галереях, было подобно тому, как если бы она попала в рай. Она от всего сердца вознесла молитву, чтобы это не кончилось очень быстро.

Уна съела свой завтрак, а потом, узнав, что на улице жарко, она надела самое легкое из своих платьев.

Это было простенькое платье из муслина, Уна сама сшила его. Монахини, хорошо владевшие иголкой, научили Уну искусству делать малюсенькие, почти невидимые стежки, которое являлось традиционным ремеслом монастыря.

Уна скопировала платье, принадлежавшее одной из ее подруг, чья семья была необыкновенно богата и возила свою дочь, хоть та еще и не была представлена в свете, к лучшим портным Рима.

По сравнению с другими девочками, она выглядела как райская птичка среди воробьев; но она очень хорошо относилась к Уне и была только рада, когда Уна копировала ее платья.

Уна была уже одета, когда пришла горничная.

— Мадемуазель, — сказала она, — вам надо было позвонить в колокольчик, тогда бы я пришла и помогла вам одеться.

— Я об этом не подумала, — ответила Уна. — Я так привыкла одеваться сама.

— Вы выглядите очень мило, — сказала горничная. — Я уверена, и месье герцогу тоже понравится.

— Надеюсь, — ответила Уна.

Спускаясь по лестнице, она подумала — интересно, вернулся ли герцог с прогулки, а если вернулся, то он должен быть в салоне.

В салоне, однако, никого не было, и у нее появилась возможность рассмотреть все, что ее интересует; она стала бродить по залу, разглядывая картины и почти благоговейно притрагиваясь к произведениям искусства.

Катаясь в Булонском лесу, герцог вынужден был приподнять свою шляпу бесчисленное количество раз, приветствуя друзей и знакомых, но, против их ожиданий, не остановился поболтать ни с кем.

Он приехал в Париж не затем, чтобы вести светскую жизнь, кроме того, ему надо было подумать.

Он, как и Уна, спал очень хорошо. Он проснулся рано с чувством, что все у него замечательно и с мыслью, что день обещает быть интересным.

Одеваясь, он раздумывал, не чувствует ли Уна разочарования из-за того, что он не пришел к ней, как она могла бы ожидать.

Ее удивление при его появлении под явным предлогом пожелать ей спокойной ночи, подумал он с насмешкой, было бы выдержано в духе всего представления.

За завтраком, в одиночку, он спрашивал себя — а вдруг она не притворяется? — но потом одернул себя, решив, что он не такой уж доверчивый простак, чтобы позволить Дюбушерону поймать его во второй раз на одну и ту же приманку.