Большевики и левые эсеры (Октябрь 1917 - июль 1918) - Ю Фельштинский

Только к четырем часам были рассеяны последние значительные группы манифестантов. Теперь можно было открывать Учредительное собрание. Зал заполнили делегаты. Вместе с ними большевики и левые эсеры ввели матросские отряды. Бонч-Бруевич пишет: "Их рассыпали всюду. Матросы важно и чинно попарно разгуливали по залам, держа ружья на левом плече в ремне". По бокам трибуны и в коридорах -- тоже вооруженные люди. Галереи для публики набиты битком. Впрочем, все это люди большевиков и левых эсеров. Входные билеты на галереи, примерно 400 штук, распределял среди петроградских матросов, солдат и рабочих Урицкий. Сторонников эсеров в зале было крайне мало.34

Как всегда, когда решался вопрос быть или не быть большевистскому правительству, Ленин очень нервничал. По свидетельству Бонч-Бруевича, он "волновался и был так бледен, как никогда... Он сжал руки и стал обводить пылающими глазами весь зал..."35 Но вскоре -- так часто будет с ним на протяжении всего 1918 года -- он оправился от страха, пришел в себя и подчеркнуто расслабившись полулежал в ложе, то со скучающим видом, то весело смеясь. Вместе с ним, в той же ложе, справа от председательской трибуны, заняли места члены СНК. В левом секторе зала разместились большевики и левые эсеры. В четыре часа дня представитель фракции эсеров Г. И. Лоркипанидзе указал присутствующим на позднее время и предложил, чтобы старейший из членов Учредительного собрания открыл Собрание, не дожидаясь появления отсутствующих большевиков. Фактически старейшим был Е.Е. Лазарев, но по предварительной договоренности он уступил старшинство С.П. Швецову. Швецов поднялся на трибуну. Ф. Раскольников вспоминает:

"...Свердлов, который должен был открыть заседание, где-то замешкался и опоздал... Видя, что Швецов всерьез собирается открыть заседание, мы начинаем бешеную обструкцию. Мы кричим, свистим, топаем ногами, стучим кулаками по тонким деревянным пюпитрам. Когда все это не помогает, мы вскакиваем со своих мест и с криком "долой" кидаемся к председательской трибуне. Правые эсеры бросаются на защиту старейшего. На

паркетных ступеньках трибуны происходит легкая рукопашная схватка... Кто-то из наших хватает Швецова за рукав пиджака и пытается стащить его с трибуны".36 Так началось заседание Учредительного собрания России. Наверно, дух того дня не могут передать никакие мемуары, никакие стенограммы Собрания. Вишняк попробовал:

"Стенографический отчет отмечает кратко и сдержанно... На самом деле было много ужаснее, гнуснее и томительней... Это была бесновавшаяся, потерявшая человеческий облик и разум толпа. Особо выделялись своим неистовством Крыленко, Луначарский, Степанов-Скворцов, Спиридонова, Камков. Видны открытые пасти, сжатые и потрясаемые кулаки, заложенные в рот для свиста пальцы. С хор усердно аккомпанируют. Весь левый сектор являл собою зрелище бесноватых, сорвавшихся с цепи. Не то сумасшедший дом, не то цирк или зверинец, обращенные в лобное место. Ибо здесь не только развлекались, здесь и пытали: горе побежденным!"37

Растерявшись, Швецов объявил перерыв, как бы сдался. И председательский колокольчик тут же вырвал Свердлов, объявивший заседание открытым от имени ВЦИК. Зал ответил ему репликой: "Руки в крови, довольно крови". Но левый сектор зааплодировал. Свердлов предложил Собранию стать придатком Советов:

"Учредительное собрание считало бы в корне неправильно противопоставлять себя советской власти... Власть должна принадлежать... Советам... Поддерживая советскую власть и декреты Совета народных комиссаров, Учредительное собрание признает, что его задачи исчерпываются общей разработкой коренных оснований социалистического переустройства общества".38

И вот сразу же после этого, чтобы не упустить инициативу, чтобы скрепить все своей общей "печатью", большевик Скворцов-Степанов, по указке Ленина, предложил пропеть "Интернационал". Зал дружно запел. Вишняк вспоминает:

"Все встают и поют. У левых и правых свои дирижеры. У эсеров -- Чернов, сидящий в первом ряду. Время от

времени он оборачивается лицом к членам фракции и широкой жестикуляцией силится ее вдохновить и увлечь".39

Наверно, именно во время пения "Интернационала" Ленин окончательно понял, что победил Учредительное собрание. Разогнать такое Собрание уже не представляло труда. Такое Собрание, не решившееся на вооруженное сопротивление большевикам, при полном большинстве над большевиками прождавшее несколько часов в нерешительности, такое Собрание, которое после всего еще и соглашалось петь "Интернационал" вместе с большевиками, само хотело быть разогнанным.

Свердлов настолько торопился открыть Собрание, что забыл предложить избрать председателя. И эсеры напомнили ему об этом. Требование было правомерным, Свердлов не возразил, согласился приступить к выборам. Эсеры выдвинули кандидатуру В.М.Чернова. Большевики -- М.А.Спиридоновой. Избрали Чернова. За него голосовало 244 депутата против 151. За Спиридонову 153,против - 244.40

Чернов вышел на трибуну и начал речь. Вряд ли ее кто-либо слышал, так как в зале не прекращался шум. Как позднее писал Чернов, "кто прочтет стенографический отчет об этом заседании, не будет иметь даже отдаленного впечатления о том, что происходило на самом деле".41 Что касается речи Чернова, то она никого не удовлетворила. Речь, по воспоминаниям М.В. Вишняка,

"была выдержана в интернационалистических и даже социалистических тонах, порой до нетерпимости демагогических. Точно оратор умышленно искал общего языка с большевиками, в чем-то хотел их заверить или переубедить, а не возможно резче отмежеваться и противопоставить им себя как символ всероссийского народовластия. Это было не то..."42

Это действительно было "не то". Под всем тем, что говорил Чернов, с легкостью мог подписаться любой из большевиков или левых эсеров. Поддержав идею всеобщего демократического мира, выступив с утопичным предложением созыва в Петрограде совещания социалистов всех стран, поприветствовав "великую волю" народных масс России к социализму, наконец, привязав

к строительству социализма и само Учредительное собрание, и несколько раз, при каждом удобном случае, использовав лозунг "под красными знаменами социализма", Чернов долго еще не вспоминал о советской власти, большевиках и левых эсерах. А когда вспомнил, но не прямо о них, а о развязанной Советами гражданской войне, вот тогда ожил задремавший было зал. Стенограмма заседания 5 января отмечает:

"...Уже фактом открытия первого заседания Учредительного собрания, уже самим фактом этого открытия провозглашается конец гражданской войне между народами, населяющими Россию. (Голоса в центре и справа: Браво! Рукоплескания. Встают в центре и справа...) Граждане, вы позволите мне дать от имени Учредительного собрания.. .43 (Голос слева: Не позволим) ".

И чтобы утихомирить расшумевшийся левый сектор, Чернов снова заговорил по-советски: о Советах, о передаче крестьянам земли безвозмездно, об уравнительном ее распределении, о всеобщей трудовой повинности, о "великой воле к социализму трудовых масс России". И если из левого сектора зала в ответ кричали: "Без пули не обойтись вам",44 -- то только из-за имевшегося у большевиков и левых эсеров общего указания кричать независимо от того, что будут говорить эсеровские ораторы.

В своей долгой речи Чернов так ни разу и не упомянул большевиков, левых эсеров или октябрьский переворот, не возмутился беззакониями, террором, разгоном партии кадетов, арестом членов Учредительного собрания, закрытием газет. Он искал компромисса на протяжении всей своей речи, хотел "создать какую-нибудь возможность совместной с большевиками законодательной работы".45

Большевики отметили примирительный тон речи Чернова. 7 января 1918 г. "Правда" писала: "То, что лепетал Чернов, -- ведь это были сплошные (словесные, правда) уступки советской платформе: тут был и мир, и земля, и рабочий контроль, и даже -- боже! -- Циммервальд".46 Эсеровская фракция, однако, реагировала на речь своего лидера скорее отрицательно. Н.П.Ограновский выразил, вероятно, общую точку зрения, когда записал в дневнике, что "председатель своей речью посадил нас в такие

глубокие калоши, из которых нам, пожалуй, уже никогда не выбраться".47 О. С. Минор также писал, что речь "многих и многих не удовлетворила теми уклонами, которые как будто давали исход некоторой левизне, некоторым уступкам в сторону большевиков".48 А не связанная партийной дисциплиной горьковская "Новая жизнь" позволила себе и несколько большую критику:

"Правое большинство избрало своим председателем Чернова -- фигуру безусловно одиозную для правого сектора и намечавшуюся в "премьеры" значительной частью большевиков после октябрьского переворота, во время соглашательской кампании Викжеля и интернационалистов. Далее, устами избранного председателя оно провозгласило такую программу, изложение которой прерывалось криками: "Это большевистская программа"!".49