Москва, Токио, Лондон - Двадцать лет германской внешней политики - Герберт Дирксен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Давление на Штреземана и Лютера ощущалось как со стороны других участников конференции, так и со стороны мирового общественного мнения. В конце концов германская делегация отправилась на конференцию в Локарно как блудный сын, вернувшийся в отцовский дом, чтобы получить прощение. Да и мир в целом желал установления прочного мира. Здравомыслящие люди во всех странах приветствовали германскую инициативу и с нетерпением ожидали результатов мирной конференции в Локарно. Участвующие в ней государственные деятели находились в лучах прожекторов мировой прессы и пропаганды. За каждым их шагом следили и каждое их слово комментировалось; когда, например, Бриан имел беседу со Штреземаном или когда они вместе с Чемберленом отправлялись на катере на прогулку по озеру. Так что решение прервать конференцию и отвергнуть неудовлетворительный компромисс вряд ли стало бы легким. Немцам было бы трудно еще раз сыграть роль злодея и вернуться домой с пустыми руками, быть встреченными насмешками коллег, неизбежной бранью и обличительными речами со стороны всех тех, кто не осмелился взять ответственность на себя.
Но существовала и третья, самая серьезная угроза - это тень русского гиганта, нависшая над солнечными пляжами Лаго ди Маджоре. Вот почему две недели переговоров обречены были стать временем, насыщенным волнениями, драматическими поворотами и напряжением.
Место действия хорошо соответствовало разыгрываемой на нем пьесе: конференц-зал городской ратуши с его круглым столом, делегаты со своими экспертами, никаких толп зрителей, чтобы не нарушать спокойного течения сессий. Роли для главных актеров Локарно были распределены спонтанно, но с предельной ясностью выражали их характер и черты личности.
С самого начала на сцене доминировали Бриан со Штреземаном. Сэр Остин Чемберлен как из-за своей натуры, так и благодаря позиции, приписываемой Великобритании, ограничил себя ролью pere noble (благородного отца. - Прим. перев.) из драмы Шиллера "Вильгельм Телль" с его увещеванием: "Seid einig, einig, einig!" ( "Будьте едины!" - Прим. перев.). Недавно появившийся Муссолини был молчалив, и ему пришлось довольствоваться полученным паблисити.
Быть свидетелем публичной дуэли двух таких великих ораторов, как Штреземан и Бриан, - это незабываемо. Никогда раньше не слышал я Штреземана, защищавшегося и оправдывавшегося, выступавшего в защиту своих идей и интересов своей страны с большей смелостью, ораторским искусством и блеском, чем во время дебатов в Локарно. Сама суть его речей сводилась к обоснованию необходимости для Германии получить гарантии в отношении потенциальных последствий Статьи 16, то есть санкций, которые могли втянуть рейх в войну или, по крайней мере, превратить в поле битвы в конфликте между Востоком и Западом.
Роль Бриана, которому приходилось заявлять о мирных намерениях своей страны и уговаривать своего германского оппонента присоединиться к сообществу миролюбивых наций, была менее благодарной и более трудной. Прекрасно сформулированные фразы можно было отнести как за счет несомненного ораторского дарования Бриана, так и за счет возможностей французского языка.
Штреземану приходилось преодолевать последствия того невыгодного впечатления, который производил его несколько сиплый, почти хриплый голос и не вызывающая симпатии с первого взгляда внешность. Но когда он воодушевлялся и искренний пафос этого мощного и идеалистического ума становился очевидным для всех, Штреземан был равен Бриану и становился таким же влиятельным и убедительным, как и французский государственный деятель. Лично мне приходилось следить за дебатами самым внимательным образом, поскольку на мою долю выпала обязанность вести протокол.
После многих драматических дебатов и личных бесед, самая важная из которых состоялась во время экскурсии на катере "Апельсиновый цветок", было достигнуто соглашение, которое вполне удовлетворяло нашим требованиям и представляло собой компромисс между нашей поддержкой, в принципе, Статьи 16 и оговорками, оставлявшими нам достаточную лазейку, позволявшую избежать последствий, которые могли бы поставить под угрозу наши отношения с Советским Союзом.
Таким образом, главное препятствие было преодолено, и дальше переговорный процесс пошел более гладко. Заключение договоров о ненападении с Польшей и Чехословакией было увязано с условием несколько своеобразного понимания прошлого, с чем германской делегации было трудно согласиться, хотя наше право требовать ревизии пунктов, касающихся восточных границ Германии, оставалось в силе. Но внешний вид этих договоров был слишком скверным, чтобы можно было безболезненно проглотить их. Разочарование оказалось Ьще более глубоким, когда стало известно, что западные державы предоставили Польше место в Совете Лиги Наций. В конце концов, германское правительство предприняло инициативу, направленную на заключение пакта Локарно вовсе не для того, чтобы помочь Польше занять место в ряду великих держав в женевской иерархии! Кроме того, обязательство Германии согласиться с членством в Лиге Наций было - с точки зрения внутригерманских проблем - скорее минусом, нежели плюсом.
Еще большая опасность для членов германской делегации проистекала из того факта, что главная проблема их страны оставалась нерешенной, и их надежды оказались обманутыми, по крайней мере, на какое-то время. Это была известная проблема Версаля, доминировавшая на германской внутриполитической сцене все последующие годы. Штреземан не обещал идеологической капитуляции Германии в обмен на то, чтобы западные державы снисходительно похлопали бы его по плечу и поприветствовали в качестве члена, вернувшегося в клуб после десяти лет изгнания. Германская делегация отправилась в Локарно с твердой уверенностью, что за психологическим примирением последует истинная разрядка напряженности и что Германия будет признана в качестве полноправного члена европейского сообщества наций путем освобождения ее от гнета наиболее обременительных и позорных статей Версальского договора, касавшихся оккупации ее западных территорий войсками союзников.
Равенство в правах в отношении разоружения было и сентиментальной надеждой, и практическим требованием Германии. Но ни Бриан, ни сэр Остен Чемберлен оказались не готовы дать ясные и четкие заверения относительно вывода вооруженных сил своих стран из Рейнланда и в еще меньшей степени зафиксировать такого рода обязательство путем обмена нотами или включением соответствующего пункта в договор. Вместо этого западные державы ограничились туманными заверениями о готовности содействовать доброй воле народов Европы и уменьшению напряженности, что и должно якобы в ближайшем будущем привести к выполнению германских требований.
Переговоры шли к концу, и трудное решение - подписывать ли проект договора - уже нельзя было откладывать, настаивая на необходимости дальнейшего улучшения, например, пункта о выводе войск, или утверждая о необходимости проконсультироваться с членами Кабинета в Берлине. Все более явственно слышался в Женеве шум недовольства и сомнений, доносившийся из Берлина и предостерегавший Лютера и Штреземана о том, что растущая осведомленность общественного мнения о скрытых целях готовящегося пакта развязывала руки группе твердолобых в Берлине. Росла опасность того, что одновременно с успешным завершением переговоров может прийти вето из Берлина. С другой стороны, понимание того, что обмен мнениями с Берлином и формальное одобрение проекта договоров Кабинетом уменьшило бы ответственность членов делегации, могло стать немалым искушением для людей менее мужественных и смелых, чем германские делегаты. В то же время такой шаг мог бы оказать воздействие на делегатов западных держав, которые также стремились к скорейшему завершению переговоров, и побудить их к дальнейшим уступкам.
Давление, оказываемое на Штреземана и Лютера, все усиливалось. Непреклонное стремление мира, которое ясно выражала нетерпеливая пресса, получить убедительную демонстрацию мирных намерений - давило на них все сильнее, а также делало все более настойчивыми вопросы их западных коллег. Задействованы были даже соображения сентиментального свойства, например прямо высказанный намек на то, что близится день рождения Чемберлена, 16 октября, и что подписание пакта стало бы для него лучшим подарком из всех, какие только можно было придумать.
Бесполезно сейчас размышлять над проблемой, могла бы подобная тактика промедления привести к более благоприятному для Германии проекту договора. Историю вершат факты, и Штреземан с Лютером чувствовали более важным для Германии не обмануть надежд, порожденных ее инициативой, и сохранить выгоды и преимущества проявленной доброй воли, которых следовало ожидать от добровольного примирения с Западом и всем остальным миром. Штреземан счел возможным положиться на заверения, данные ему относительно последствий договора Локарно. Он выполнил взятые на себя обязательства и был уверен, что позднее ему ответят тем же. В этом случае он был бы полностью оправдан и сохранил бы свои внутриполитические позиции. И хотя в данный момент ему пришлось столкнуться с противодействием, сомнениями и нападками, он верил в свою способность благополучно выдержать шторм, пока не подойдет подкрепление со стороны союзников, и потому подписал договор.
