Завещание грустного клоуна - Анатолий Маркуша

И не повезло! Группа под водительством высокого инспектирующего в полном составе села на вынужденную, хорошо, хоть озеро подвернулось, приземлялись в снег, не выпуская шасси, благодаря этому все уцелели. Пока выяснялась обстановка — куда девалась группа? — меня порол лично командующий:

— Почему своих бросил?

Как я ни старался объяснить, что никого не бросал, он не давал мне ничего сказать:

— Молчи, красавчик, вижу — больно грамотный! — Теперь я не в обиде на командующего, понимаю, он тревожился за своих летчиков, сильно тревожился и ему надо было на ком-то отвести душу, тем более, что когда ему доложили — все живы, он сменил гнев на милость.

— Мудаки, в двух соснах заблудились… — и еще выматерился, после чего пригласил меня отобедать с ним за отдельным столом, в его персональном кабинете. Выходит — опять повезло?! Пожалуй.

В ту перегонку долететь до Пензы мне не пришлось. Добрался в следующий раз. И что ж вы думаете делали ремонтники с нашими калеченными и кое-как, на скорую руку подлатанными «лавочкиными»? Не поверите! Они преспокойно их списывали по «статье» — за непригодностью и эксплуатации. И ведь, скорее всего, они правильно делали. Законно. Обозревая прошлое, должен признать, никогда больше мне не довелось исполнять более, извините за откровенность, идиотского приказания, что погнало нас с Севера в Пензу. Но с начальством не спорят, и любой приказ, спущенный сверху, — закон для подчиненных.

Мораль? В армии давно живет такая присказка: не спеши исполнять приказ, ибо последуют дополнения и изменения. Но уж коль начал действовать, старайся исполнить предписанное наилучшим образом, и не забывай — согласно Суворовской науке побеждать инициатива и находчивость должны поощряться.

И еще один маршрутный полет засел в памяти. Этот случился уже после войны. Предстояло лететь на самом безобидном самолете — на По-2. Ну, да, на кукурузнике, старшине, рус-фанере, как окрестили эту машину во время войны. Командир сказал:

— Пилотирую я, ты ведешь детальную ориентировку, когда дам команду: «Бери управление», — возьмешь и чеши на аэродром. Ясно?

Он велел показать ему планшет с картой, глянул и заметил: хватит! Наверное, это следовало понимать в том смысле, что наш маршрут не выйдет за пределы земли, изображенной под целлулоидом моего планшета. Не люблю я летать по планшету, неловко с ним возиться в кабине, то ли дело, когда карта заткнута за голенищем… но спорить не приходилось. Полет именовался проверкой на восстановление ориентировки в усложненных условиях. А так как ни дождя, ни града, ни низких облаков в этот день не было, командир усложнил условия ориентировки собственноручно — лег на курс едва поднявшись над землей. Записав курс и время, я старался не упускать деталей местности, как говорят штурмана, читал землю. Первый поворотный пункт мы прошли метрах на тридцати и я был уверен — населенный пункт опознан правильно.

Маршрутные полеты всегда были моим коньком, и летать на малых высотах я всегда любил и летал при всякой возможности, а бывало и при полной невозможности.

Как случилось, что на сорок второй минуте полета я засомневался в точности ориентировки, помню и сейчас. В деревеньке должна была быть, по моим соображениям, церковь. И не просто церковь — а кирпичная, красная. Подлетели — церкви нет. Не скажу, что я сильно расстроился. Общее направление я себе представлял, значит восстановлюсь. Впереди должна быть заметная железная дорога и правее линии пути — большое озеро. Так во всяком случае мне представлялась обстановка.

Но вместо железной дороги командир пересек речку, там, где я надеялся увидеть озеро, зеленел лесной массив. И тут я услыхал в переговорном устройстве:

— Бери управление. Высоту держи пятьдесят.

Прикинув в какой стороне должен находиться аэродром, я развернулся на шестьдесят с лишним градусов вправо, занял названную высоту и полетел… честно сказать, не зная куда лечу. И сразу почувствовал — впадаю в легкую панику. Обругал себя. Главное было не подавать вида, что меня колотит нервная дрожь и потеют от напряжения руки. Из авиационной литературы, из историй, что не раз слышал во время аэродромного банка, знал, когда летчик теряет ориентировку, в голове у него все идет кругом — север сползает на восток, юг поворачивается на север и тогда караул…

Минут через пять я попытался чуть приподнять машину, чтобы расширить обзор, но командир моментально заметил мою хитрость и молча прижал ручку управления в своей кабине.

Признаться? Сказать… Командир, так мол и так… «Подожди»! — велел я себе суконным голосом. Впереди был смешанный лес и никаких решительно ориентиров. Все проходит, — сказал еще и глупо уточнил — и все кончается… Вот кончится этот лес, если я не соображу где мы находимся — признаюсь. И правда, лес кончился. Впереди к полному своему недоумению я увидел бетонированную взлетно-посадочную полосу, ангар, штабного типа постройку, двухэтажный командный пункт. «Интересно, — подумал, — куда нас занесло?» и туг увидел на самолетной стоянке, прижавшись крылом к крылу, расположились три кроваво-красных «яка». Это было пилотажное звено, поражавшее москвичей в Тушино, оно было одно и базировалось на нашем аэродроме. Не может быть… Но все-таки пошел на посадку. Не спрашивать же, а куда мы, командир, прилетели.

Сел, зарулил и, как полагается, козырнул:

— Разрешите получить замечания, товарищ командир?

— Замечаний нет. Нормально. — И он пошел прочь со стоянки. А я долго не мог очухаться. Такой везухи и вообразить невозможно. И что-то тревожило — почему не признался, почему сделал вид, что все шло, как должно было идти?

Вечером зашел к командиру домой: разрешите по личному вопросу.

Он меня выслушал, засмеялся и сказал:

— Цыгана не купишь, нашел кого разыгрывать, ты же врубился на центр поля без единого доворота…

Трудно представить, о чем вы могли подумать, прочитав про два таких разных маршрутных полета, выполненных в совершенно несхожих условиях, мне же, стоит только вспомнить, как готовишь карту, снимаешь с нее курсы, вносишь поправки на магнитное склонение, на девиацию, а потом, уже в полете, — еще и на ветер, как «читаешь» землю, сличая карту с пролетаемой местностью, как плывешь над землей, если высота большая, либо несешься, словно угорелый, коль высоты нет, а скорость при этом может быть и не очень значительной, непременно приходит в голову — вот так бы старательно прокладывать а потом выдерживать наши жизненные маршруты, принимать во внимание сопротивление среды, недоброжелательство одних людей и надежную поддержку — других. Скорее всего — это утопия: слишком много переменных влияют на наше земное существование, все — не учесть, но это же, наверное, не грех — стремиться к ясности?!

Мой покойный друг сердился, находя в книгах слова, произносимые автором за героя. Прочтет что-нибудь в таком роде: «Тут Сталин подумал: так ли прост этот мерзавец, каким кажется при первом разговоре…» — и возмущается: «Откуда и кому может быть известно, о чем подумал Сталин, тем более — в какие слова облек свою мысль? Халтура!»

Не разделяя такой категоричности моего друга, я бы все-таки заметил — в мыслях своих и, тем более, чужих, коль берешься их пересказывать, надо соблюдать величайшую осторожность. С чем тут сравнить задачу? Снимая курс с карты, ты ошибся на каких-нибудь два градуса, вроде мелочь, совершеннейшая ерунда, но пролетев километров пятьсот с двухградусной ошибкой, ты едва ли сообразишь, куда забуровился. И это пример не только из уроков воздушной навигации.

26

Мы познакомились очень давно. Она пришла к моему другу брать интервью. Юная психологиня, как он ее моментально окрестил, оказалась девицей вызывающе независимой, в отличие от большинства женщин, с которыми мы контактировали в ту пору, по-настоящему умной, к тому же и внешне — не крокодил. Наше сближение шло медленно, порой казалось — все, хватит, но в конце концов мы сдружились, именно — мы. Мы — трое! Она занималась проблемами профессий повышенного риска, новым разделом психологии, кроме всего прочего, мы были ей интересны и нужны, как подопытные кролики. Случалась, и довольно часто, она буквально терроризировала нас нелепейшими вроде бы вопросами, но несерьезность этих ее «почему» и «как» мой друг воспринимал более чем терпимо: сама не летает, хочет всю авиацию на пальцах превзойти… тухлый номер.

Но сматывалось с бобин время, и подруга наша делала заметные успехи. Она уже могла на самолетной модельке продемонстрировать не только полет по кругу, но без затруднений исполнить все фигуры пилотажа, она больше не путала высоту выравнивания с высотой выдерживания, научилась бойко переводить истинный курс полета в компасный.

Она мечтала слетать на пилотаж и так одолела свое и наше начальство, что в конце концов, пройдя медицинскую комиссию, разрешение получила. Мой друг бережно провез ее на спортивном самолете, показав порядок выполнения стандартного полета по кругу, дал придти в себя и полетел с ней в пилотажную зону. Он выполнил все фигуры пилотажа, заботясь о том, чтобы не создавать слишком большие перегрузки, чтобы вращения исполнялись плавно. Судя по его словам, испытание настоящим полетом она выдержала на твердую четверку и теперь не давала ему житья все новыми и новыми заковыристыми вопросами. «Придется тебе подключиться, — сказал он, — меня уже не хватает, серьезно — не выдерживаю».