Завещание грустного клоуна - Анатолий Маркуша

— Со свиданием… и — за тебя, батя!

— И за тебя!

Он рассказывает о своей командировке в Штаты, незаметно разговор сползает на детей. И у него и у меня свой опыт на этот счет. Не помню, почему вспоминается мне Евгений Шварц, талантливейший драматург и, на мой взгляд, заслуженный остряк России, это его слова: детей надо баловать, баловать, баловать, иначе из них не вырастут настоящие разбойники. Сын посмеивается:

— Мудро. За светлую память…

— И за детей, в которых Шварц знал толк, — это я.

В Москве сын задержался, как обычно, совсем недолго. Встреча получилась укороченной, он уже стал собираться на вокзал, когда вспомнил:

— Забыл, я же тебе кое-что привез из Америки. — И он протянул мне маленький колокольчик с малюсенькой пятиконечной звездочкой на вершине. — Поясняю: такой сувенир выдается каждому, посетившему пещеру Тома Сойера и Гекельбери Фина. Услыхав об этом, я съездил в эту пещеру и вот… Я же помню, как ты рассказывал о своих взаимоотношениях с Марком Твеном…

К великому моему изумлению я узнал, что переваливший на шестой десяток, мой сын помнит из своего раннего детства кучу всяких подробностей. Не гадал и не думал! Меньше всего я мог ожидать его запоздалого признания в уважении и, пожалуй, даже затаенной любви ко мне. Как никак, а жизнь в основном прошла на параллельных курсах, только изредка пересекаясь…

— Ты знаешь, за что я тебе больше всего благодарен? Ты меня никогда не воспитывал, ну-у, в том смысле, что не травил словами. Как плавать учил, как на лыжи ставил, как двенадцатилетнего за руль «москвича» посадил — вот, что было настоящим воспитанием, и, конечно, ты сам собой — летающий. Теперь я своим ребятам пытаюсь внушить — меньше слов, делайте, что надо, старайтесь делать вместе со своими детьми, то есть с твоими правнуками. Ей-ей, надо стать дедом, чтобы кое-что понять всерьез. Дед — заслуживающее уважения звание!

— Забавно рассказываешь, — говорю я и вспоминаю, — Наталья Ильина, хорошая писательница, человек с чувством юмора, была как-то на даче Корнея Ивановича Чуковского. В комнату вошла его правнучка с письмом в руках и доложила: «Прадед, а тебе почта!» Ильина, удивившись обращением ребенка, спросила у Корнея Ивановича, неужели ему деда мало? Чуковский отреагировал мгновенно: «Но почему надо генерал-майора разжаловать в подполковники?»

Сын уехал. Позваниваю в колокольчик Тома Сойера, разгоняю плохое настроение и слежу, как разветвляется поток моих неспокойных мыслей… Воспитание едва ли не первая после пропитания проблема. Почему же мы так легкомысленно, так безответственно к ней относимся? Наверное, сто процентов родителей убеждены — мы умней наших детей. Но так ли это на самом деле? Большинство пап и мам свято верят — нет ничего важнее, чем сказать, дать команду, одернуть, поправить… и говорят и говорят… и говорят… А дети? Не слушают, не слушают, не слушают и исподволь вырабатывают привычку в одно ухо впускать, в другое выпускать родительские слова. Избыточная информация не проникает в сознание, именно в силу того, что слов слишком много! Но это еще не худшее. Обратите внимание, как мамы общаются со своими малышами: «Ну, что ты там лопочешь, говори… не тяни… да говори толком… Давай быстрее, маме некогда… Громче… Тише… Перестань орать…» Понимаете ли, что происходит в головенке вашего малыша, когда вы не стремитесь или не умеете его выслушать? Раз они, взрослые, меня не слушают, то и мне не обязательно их слушать. Трудно отказать в логике ребенку, рассуждающему так.

Позванивая в колокольчик, прилетевший нежданно-негаданно аж из Соединенных Штатов, размышляя над прожитым, убеждаюсь — это правильное решение — написать завещание, хотя в общепринятом представлении подобного рода документ мне нечем наполнить.

И вот еще о чем думаю — неужели для большинства людей сегодня ничего, кроме денег, накопления имущества, кроме желания разбогатеть не представляет серьезного интереса?

У меня была замечательная мама, обыкновенная женщина, не испорченная большим образованием, она тем не менее всегда умела ответить на любой мой вопрос. Когда я, четырехлетний, поинтересовался, а что все-таки такое деньги, мама сказала:

— Деньги — это любые вещи, удовольствия и все такое, чего у тебя нет, но ты можешь купить.

Едва ли я оценил мудрость маминых слов в то время, но теперь понимаю — ни верность в дружбе, ни самоотверженность в ремесле, ни восторг чувств не имеют долларового эквивалента. Деньги — штука нужная, привлекательная, но далеко не всесильная. Как ни странно, я решительно не в состоянии объяснить, что есть душа, а вот звон колокольчика воспринимаю не столько слуховым аппаратом, сколько именно душой.

23

Наверное, человека невозможно понять, хотя бы чуть-чуть не прикоснувшись к его ремеслу, — слишком многое мы вкладываем в свою работу, какой бы эта работа ни была. Мне думается, большинство не летающих профессионально людей все еще по старинке полагают, будто наипервейшее качество летчика, особенно военного и тем более — испытателя — смелость. Почему? Так ведь падать-то страшно… Позвольте, а цирковым, работающим под куполом, а высотникам-монтажникам, а альпинистам, берущимся наводить блеск на Кремлевских звездах или церковных куполах… им ведь вполне «хватает» высоты, что бы, сорвавшись, разбиться насмерть. Если искать в чем неповторимость нашего ремесла, начинать надо не с высоты полета.

Отвлекусь малость. Антуан де Сент-Экзюпери, прославленный француз, прежде всего в литературе, сделал имя Дидье Дора известным всему миру. Дора был асом первой мировой войны, а позже блистательным организатором гражданской авиации. Ему, выдающемуся деятелю своего времени, принадлежат слова: летчика делают небо и самолет. Чувствуете, чтобы научиться плавать, надо лезть в воду, чтобы, стать Летчиком с большой буквы, надо летать, летать и летать. И никакие политзанятия, которыми каждый понедельник — на свежую голову — деятельные политотдельские чины годами запудривали нам мозги, повышению пилотского мастерства не способствуют. Знаю из собственного опыта, из опыта моих старших товарищей — больше летаешь, шансы прожить дольше возрастают. Что же надо, необходимо понятать и почувствовать, чтобы выжить?

Полет — это скорость. Пока есть скорость, небо тебя держит, потерял скорость — кончается полет и начинается свободное падение, и еще даже не при самом значительном отказе материальной части — это и мотор, и сам самолет, и оборудование, где попало не приткнешься, чтобы задрав капот, как в автомобиле, покопаться в движке, устранить неисправность… Увы, удобных обочин в небе нет.

Вот почему смелость, отвага, патриотизм, готовность к подвигу и даже, а может быть — тем более жажда славы, хотя бы и собранные все вместе, так сказать, в один кулак, не гарантируют благополучную жизнь в авиации.

Что же способствует авиационному долголетию?

На первое место я бы поставил умение сдавать зачеты. Каждую весну и в предзимний период, при переходе с одного летательного аппарата на другой тип машины планово и внепланово летчика всю его жизнь подвергают экзаменам, инспекторским проверкам, не говоря уже о повышении класса, о допуске к полетам в усложненных условиях. Когда создавалась такая контролирующая система, намерение было и благое и разумное — чтобы головой работали, чтобы постоянно и на земле, и в полете думали, чтобы вынашивали загодя образ предстоящего полета… Другое дело — все можно довести до абсурда, не зря же — «от великого до смешного — один шаг». Кто летает, на собственной шкуре испытал каторгу липовых проверок, формальных зачетов, откровенного очковтирательства. Но это, я бы сказал, другая сторона медали. Замысел, повторяю, был правильный — надо думать, надо рассуждать, надо трезво оценивать обстановку. Летчик не слепой, тем более не тупой исполнитель инструкций, наставлений, уставов и кодексов, он, не будем забывать этого, мыслящий, разумный, хомо сапиенс.

Когда я впервые валился на вынужденную, не очень еще сознавая, что же происходит, помню, вслух спросил у машины: «Как скорость, не мала?» И сам, понятно, себе ответил: нормальная скорость. «Эй, парень, ты чего это кренишь?» И выправил крен ручкой управления. Хотите верьте, хотите нет, я вел диалог с машиной. И когда до земли оставалось совсем уже мало, я с опаской спросил: «Попадаем на край летного поля, а?» И даю честное слово, мне послышалось: «Попадаем, только не дергай меня». И тут я услыхал как трава под колесами тихо и мягко зашелестела. Никогда прежде никому я не рассказывал об этой посадке, боялся, засмеют, задразнят, теперь могу себе позволить: то что я пишу, требует полной откровенности, иначе не стоило и начинать.

Будешь думать до полета, будешь знать, чего можно ожидать в воздухе, как действовать в таком или таком, или третьем случае, шанс принять правильное решение, может быть даже спасительное, будет возрастать от полета к полету.