Чужая жена - Кэтрин Скоулс

Но все же достала вторую фотографию.

На ней женщина была одна.

Матильда.

Кому-то это имя ласкало слух, но Мара не могла произнести его спокойно. Слишком многое крылось за ним.

Матильда стояла на ступеньках «Мутайга клаб», облаченная к ужину в серебристое облегающее вечернее платье и меховую накидку. При свете вспышки ее наряд так и снял; Матильда выглядела как богиня, обернутая в лунный свет. Изысканная темно-вишневая помада, волосы, собранные в высокую прическу — она и впрямь была необычайно хороша и вполне могла сойти за кинозвезду вроде Лилиан Лэйн.

Мара вытащила из конверта сложенный лист бумаги и уже собиралась развернуть его, но застыла в нерешительности. По правде говоря, она и так знала содержание письма наизусть и помнила, как выглядит каждая буква устилавших лист длинных косых рядов.

Она наткнулась на конверт случайно, когда рылась в сундуке Джона в поисках какой-нибудь старой рубашки. Задача следить за одеждой бваны лежала на поваренке, и когда Мара наткнулась на старую рубашку, свернутую в комок и спрятанную за стопку рубашек цвета хаки, то первым делом собиралась потребовать объяснений у мальчика. Но тут же заметила уголок конверта, выглядывавшего из кармана.

Как правило, фотографии ее не интересовали. Клиенты нередко присылали фото — для них африканское сафари было настоящим событием, и они воображали себе, что заняли важное место в истории приюта. Обычно эти снимки вывешивались на всеобщее обозрение на пробковой доске, прибитой за баром. В особых случаях их заключали в рамочку и прибавляли к настенной коллекции.

Но эти почему-то были здесь. На конверте было написано лишь два слова: «Для Джона». Ни адреса, ни почтовой марки; его передали из рук в руки.

Затем Мара увидела письмо. Вопросы еще не успели сложиться в слова, как она уже разворачивала один-единственный лист бумаги, на котором виднелась монограмма Рейнор-Лодж.

Слова закружились перед ней — фразы проявлялись отчетливо, а затем уносились прочь, словно их сдувало порывом ветра.

«Одна ночь, которую я буду хранить в памяти, как сокровище… Хотя мы никогда больше не увидимся, я на всю жизнь запомню твои руки на своем теле, твои губы на моих волосах… Я не буду называть это любовью, ведь мы лишь случайные знакомые, но, тем не менее, я никогда не испытывала подобного чувства — столь искреннего и оттого бесценного…»

Мара стояла, держа письмо в трясущихся руках, не в состоянии сохранять хладнокровие — так много значили эти слова. Казалось, из легких выжали весь воздух. Силы покинули ее. Боль пронзила ее сердце, словно удар копья.

Это случилось пять месяцев назад. Пять месяцев, три дня и одну ночь.

Не сосчитать, сколько раз с тех пор Мара вновь и вновь переживала этот кошмар наяву. Вначале она пыталась укрыться за неверием. Казалось невозможным, что Джон нарушил золотое правило, которое, по мнению Рейнора, было самым важным: можно продавать свои услуги охотника, но не себя. Это было чертой, которую не следовало переступать.

Но он переступил…

Затем Мара принялась вновь и вновь прокручивать в мозгу все, что происходило тогда, в попытке истолковать все по-новому.

Она вспомнила, как Матильда впервые приехала в приют в сопровождении отца. По их виду сразу было ясно, что они англичане, еще до того, как были произнесены слова приветствия: «Здравствуйте, как вы поживаете?»

Накануне сафари в приюте состоялся традиционный совместный ужин. Мара еще подумала тогда, что Матильда вырядится в вечернее платье, как это водилось за чопорными английскими дамами, но та надела простое платье до колен, отчего выглядела еще более юной и привлекательной.

Лучше всего Маре запомнилось утро, когда Матильда, ее отец и Джон выехали на сафари. Светало. Деревья вокруг приюта казались темными тенями на фоне розового неба. Было тихо, как бывает только предрассветной порой. Вскоре взойдет солнце, золотым светом заливая равнины. В воздухе витало еле сдерживаемое тревожное ожидание, которое обычно сопутствовало сборам. Менелик стоял у «лендровера» с кухонной утварью в руках, наблюдая за тем, как Дуду носит из кухни припасы: бутылки, мешки, ведра и консервные банки. Неподалеку суетился Кефа, пересчитывая походные кровати, рюкзаки, сетки, постельные комплекты, лампы и тазы. Носильщик-оруженосец не спеша шагал вдоль выложенного в ряд оружия, проверяя каждое по отдельности, а затем устанавливая в специальном стеллаже в кузове «лендровера».

Первой на сцену выплыла Матильда, на ходу доедая еще горячий коржик, оставшийся от завтрака на скорую руку. Следом шел ее отец. По тому, как он теребил свою рубашку-сафари, и по угловатым движениям Мара догадалась, что он взвинчен от предвкушения охоты и осознания близкой опасности. Что ж, он был опытным охотником и знал, что их ждет впереди.

Мара улыбнулась подошедшей Матильде. От нее пахло мылом.

— Даже не представляю себе, как вы можете оставаться дома! — воскликнула Матильда. У них с Джоном было одинаковое произношение — она так же отчетливо выговаривала каждое слово. — Разве вам не хотелось бы поехать?

— Хотелось бы, — ответила на это Мара. — Но мне многое нужно сделать здесь.

Она полагала, что ответила на вопрос. А что еще объяснять кому-то вроде Матильды, которая накануне разливалась перед Джоном соловьем, описывая прелести охоты на оленей в их семейном поместье? Не станешь ведь говорить, что нет у нее желания стоять за спинами вооруженных мужчин, наблюдая, как они целятся в пасущихся слонов или зевающих на закате львов. И что она не уверена, что не закричит, предупреждая зверей об опасности. И что всякий раз, когда Мару оставляли в «лендровере», перед тем как пройти обязательные последние сто футов до позиции пешком, ее рука тянулась к сигнальному рожку.

Да и как объяснить, почему ее до сих пор, как наяву, преследуют крики маленького слоненка и беспомощные движения его хоботка, которым он тщетно пытался поднять свою мать. И тишина, которая, разом рухнув на землю, выдавила из воздуха весь кислород, когда Джон прижал ружье к маленькой голове и нажал на курок…

Последним появился Джон, опрятно одетый, под стать только что вымытому автомобилю. Издали Мара наблюдала за тем, как он постучал по темным от воды шинам и по привычке заглянул под днище. Все было готово к отъезду.

Пока Матильда и ее отец устраивались в машине, Джон подошел к Маре.

Они обменялись прощальными словами, натянуто улыбаясь друг другу. Невысказанный вопрос, который давно уже висел в воздухе, остался невысказанным и на сей раз: что может жена пожелать мужу перед охотой? Удачной охоты или, буквально, ни пуха ни пера…

Джон склонился к Маре, целуя ее на прощанье.

Она едва коснулась губами его щеки — на миг ей показалось, что она уже сейчас слышит исходящий от него свежий запах равнин, пряный аромат примятой полыни под ногами, дух оружейного масла и крови…

Мара взглянула ему в глаза и увидела в них вызов. «Знал ли он уже тогда? — спросила она себя. — Знала ли Матильда? А что, если происшедшее было столь неотвратимо, что, наблюдая за ними, даже Менелик все понимал?»

Женщина засунула письмо и фотографии обратно в конверт и аккуратно положила обратно в кармашек рубахи. Затем скомкала ее так, как и нашла, и положила на место. Мара не хотела, чтобы Джон понял, что кто-то, кроме него, мог касаться письма, не предназначенного для чужих глаз.

Его тайна стала ее тайной.

Если бы Джон был на сафари, когда Мара наткнулась на письмо, то, вероятнее всего, она просто собрала бы чемоданы и уехала. Но куда? Даже если бы у нее были деньги на билет до Австралии, об этом нечего было и думать. Мара и помыслить не могла о том, чтобы вернуться домой и признать, что ее отец оказался прав. О том, чтобы сказать Лорне, что ее вера в чудеса — всего лишь наивная мечта. Да и какая жизнь могла быть у разведенной женщины? В сельской общине Тасмании супружеские связи были столь же прочны и нерушимы, как заборы, разделявшие фермерские угодья.

Как бы то ни было, в тот день Джон был дома — работал на дворе. Мара постояла некоторое время без движения, оглушенная злостью, нарастающей в ее душе, а затем бросилась разыскивать его.

Ей казалось странным, что ее ноги могут ходить, как ни в чем не бывало, переступать порог и спускаться по ступенькам, словно ничего не изменилось.

Мара застала мужа за работой — он рыл бассейн. Завидев его, она замерла — по спине пробежал холодок. В глубине души Маре хотелось подбежать к нему, ища утешения, словно ту боль, которую она испытала, причинил враг и только Джон мог защитить ее, спасти и пожалеть.

Но все было гораздо сложнее.

Мара укрылась за кустом жасмина, и сердце ее едва не выпрыгнуло из груди — ей вдруг стало дурно от насыщенного аромата розовых цветов. Сквозь завесу листвы и ветвей она принялась наблюдать за мужем.