Сталин в преддверии войны - Александр Орлов

В самом деле Красная Армия была оснащена и организована не хуже других армий того времени, и в случае необходимости она, видимо, оказала бы

Чехословакии немалую помощь, тем более что и вермахт в 1938 году, как утверждали немецкие генералы, не был еще достаточно подготовлен к войне.

Но существовал и другой фактор, который весьма ограничивал возможности советской помощи. Военные приготовления СССР не могли принести реальной пользы, поскольку он не имел общих границ с ЧСР, а на пропуск советских войск требовалось согласие правительств Польши и Румынии. Это обстоятельство значительно затрудняло оказание практической помощи союзной Чехословакии, но не являлось непреодолимым препятствием, по мнению главы румынского МИДа Комена.

Черчилль, оценивая возможности советской помощи Чехословакии, писал: «... согласие Румынии, а также в меньшей степени Венгрии на пропуск русских войск было, конечно, необходимо. Такого согласия вполне можно было бы добиться, по крайней мере от Румынии, как указывал мне Майский, с помощью нажима и гарантий великого союза под эгидой Лиги Наций. Из России в Чехословакию через Карпаты вели две железные дороги: северная — от Черновиц через Буковину и южная — по венгерской территории, через Дебрецен. Одни эти железные дороги... вполне могли бы обеспечить снабжение русской армии в 30 дивизий»172.

Такое соглашение в период мюнхенского кризиса и было достигнуто 9—13 сентября в результате переговоров Литвинова с Коменом. Румыния дала согласие на пропуск советских войск через свою территорию с 24—25 сентября, но с ограничениями: в течение шести дней разрешалось пропустить 100-тысячную армию. Существовавшая в то время транспортная сеть в Румынии и ее состояние делали пропуск такого количества войск в столь ограниченные сроки весьма трудноразрешимой задачей1. Но все-таки возможность оказания помощи при определенных обстоятельствах имелась.

Предотвратить катастрофу Чехословакии можно было бы при условии сплоченности антифашистских государств. Для этого западным державам следовало только поддержать советскую идею коллективной безопасности. Именно этого-то больше всего и не хотели правящие круги Англии и Франции. Вспоминая дни Мюнхена, Даладье говорил в 1963 году, что «идеологические соображения часто заслоняли стратегические императивы»173 174.

Англо-французские «миротворцы» изображали Мюнхенское соглашение как «шаг в направлении обеспечения мира». «Друзья мои, — воскликнул Чемберлен по возвращении в Лондон, обращаясь к толпе, заполнившей улицу перед его резиденцией, — сюда, на Даунинг-стрит, из Германии прибывает почетный мир. Я верю, что мы будем жить в мире»175.

На самом деле все было не так радужно. 29 сентября на бывшей австро-венгерской границе Гитлер встретился с Муссолини. «Приближается время, — заверял он дуче, — когда нам придется воевать бок о бок против Франции и Англии»176. В октябре глава германского внешнеполитического ведомства И. Риббентроп говорил министру иностранных дел Италии Г. Чиано: «Чешский кризис показал нашу силу. У нас есть преимущества в инициативе, и мы хозяева положения. На нас не могут напасть. С военной точки зрения ситуация отличная: уже в сентябре 1939 года мы сможем вести войну с великими демократиями»177.

Мюнхенское соглашение от 29 сентября 1938 года в значительной степени изменило ситуацию в Европе. Англия и Франция рассчитывали, подписав договор с Германией и Италией, отвести угрозу агрессии от себя и направить ее на восток, в конечном счете против СССР. Эта акция не была поспешной импровизацией, она явилась продолжением политической линии, обозначенной Локарнским договором (1925 г.) и «пактом четырех» (1933 г.), не ратифицированным тогда Францией. Лондон и Париж предоставили Гитлеру возможность усилить свое влияние в Центральной и Восточной Европе. В действительности они открыли путь фашистской агрессии в общеевропейском масштабе. Опыт Мюнхена показал малым странам Европы, что их расчеты на помощь демократических западных держав против фашистской агрессии иллюзорны.

Мюнхенское соглашение ощутимо укрепило стратегические позиции Германии и ее союзников, разрушило и без того неустойчивую договорную систему, имевшую цель сдержать агрессию (договоры СССР, Франции и Чехословакии о взаимопомощи, союзные обязательства Франции и стран Малой и Балканской Антант, а также Польши).

В результате Германия вышла на выгодные исходные рубежи для дальнейшей экспансии, что заставило малые и средние страны Европы в своей внешней политике переориентироваться с Англии и Франции на Германию. Гитлер получил возможность внести существенные коррективы в «график» агрессии. Если в 1937 году он говорил о «крупной» войне не ранее 1943 года, то теперь эти сроки были передвинуты на 1939 год.

Курсу на создание системы коллективной безопасности в Европе был нанесен смертельный удар. По существу, Мюнхен предопределил неизбежность войны в ближайшем будущем. Резко были ослаблены позиции Англии и Франции в Европе.

СССР, отстраненный мюнхенцами от участия в решении судьбы Чехословакии, был поставлен в положение международной изоляции. Более того, советское руководство не могло не задуматься об угрозе создания единой антисоветской коалиции, учитывая поддержку политики Мюнхена Соединенными Штатами Америки, непосредственное участие Польши и Венгрии в разделе Чехословакии и полное одобрение соглашения правительством Японии. Сталин понял, что в условиях надвигавшегося конфликта с гитлеровской Германией СССР может рассчитывать лишь на собственные силы, будь то в военной области или в сфере дипломатии.

Сговор в Мюнхене нанес тяжелый удар по силам демократии и мира. Усилилось и получило широкое развитие пацифистское течение, выступавшее под лозунгом «Мир любой ценой».

Утрата надежд на коллективную безопасность, переход большинства стран на путь пактомании и тайных переговоров лишали антивоенные силы Европы политической основы. Посол СССР в Лондоне Майский докладывал в Наркоминдел 2 октября 1938 года: «... Лига Наций и коллективная безопасность мертвы. В международных отношениях наступает эпоха жесточайшего разгула грубой силы и политики бронированного кулака»1. Такая оценка обстановки в целом соответствовала жизненным реалиям. Установив, как полагали в Лондоне и Париже, «директорат четырех», английские и французские правящие круги убедили

^од кризиса 1938—1939: Документы и материалы. М., 1990. Т. 1.С. 42.

себя, что агрессивные устремления Третьего рейха будут обращены на завоевание восточных территорий. В политических кругах Англии и близкой к правительству прессе, как докладывало в Москву советское полпредство в Лондоне, выражалась уверенность, что «теперь Гитлер пойдет на восток и что его ближайшим крупным объектом является Украина»178.

Сразу после завершения мюнхенской сделки Чемберлен и Гитлер 30 сентября подписали англогерманскую декларацию о ненападении, 6 декабря такую же декларацию с Германией подписала и Франция. Риббентроп, комментируя этот документ, заявил, что декларация окончательно «отколола Францию от СССР и устраняет последние остатки опасности русско-французского сотрудничества»179. Министр иностранных дел Франции Бонне писал в те дни, что «отныне германская политика ориентируется на борьбу против большевизма»180.

Поначалу казалось, что Третий рейх следует предначертаниям, расписанным для него в западноевропейских столицах. В Лондоне оказались сведения, что в Германии изучаются возможности «решения украинского вопроса». Действительно, создание «Великой Украины» в качестве вассала

Третьего рейха, населенной украинцами из СССР, Польши и Закарпатской Украины (Карпатская Русь), рассматривалось нацистским руководством как составная часть восточной политики181. Однако решать «украинский вопрос» фашисты намеревались совместно с Польшей, проводя «общую политику в отношении России на базе антикомин-терновского пакта»182.

Германо-польская «дружба» мыслилась как полное подчинение Польши германскому диктату. В частности, предусматривалось, что она должна передать Германии вольный город Данциг (с сохранением в нем экономических льгот для Польши), согласиться на строительство через Польский коридор экстерриториальной автострады и железной дороги. При этих условиях, выдвинутых Риббентропом 24 октября, Германия готова была продлить германо-польскую декларацию о дружбе и ненападении на 10 или 15 лет и признать существующую германо-польскую границу183.