Обратный отсчет - Пол Тот

– Что значит – все-таки?

– Инструмент небольшой, но работает споро.

Мы двигались все быстрей и быстрей, континенты сближались, сливались, география переворачивалась. Поглотив меня, она сказала:

– Давай одеваться. Иногда Акила приходит пораньше. Быстро, быстро.

Я пошел в ванную, стараясь снова стать американцем. Но как бы ни обливался водой, волосы на подушке свалялись, от меня по-прежнему пахло чужестранными запахами.

– Выходи, выходи, – кликнула она из зоопарка. Марни вернулась. Я вышел и остолбенел в гостиной деревенским идиотом.

– Что ты тут делаешь? – спросила она.

– Просто…

– Соскучился по тебе, дорогая, – подсказала мать. – И приехал к нам в гости.

– Незваный гость.

– Что это ты говоришь, Акила, любовь моя?

– Марни. Меня зовут Марни.

– Ох, – рассмеялась мать, – ведь это просто прозвище.

Вот так мы и стояли – я в шмотках из «Кей-Март», Марни в униформе «Биг-боя» и Дека в шелках. Я практически слышал, как в голове у Марни тикает калькулятор.

– Мама, оставь нас.

– Пойду в спальню.

– Нет, пойди куда-нибудь еще. В магазин. Купи пюре из ямса, пшено, крахмал, тесто, зеленые бобы, дыню, арахис. Устроим праздничный обед.

– Как скажешь, Акила.

– Африканский праздничный обед. Ха!

– Уже иду.

– Поторопись, пожалуйста. Наш незваный гость явно проголодался.

Дека нашла свою сумочку, подмигнула мне и ушла.

– Трахался с моей матерью? – спросила Марни.

– Что это за вопрос?

– Разве в первый раз ты удрал не потому, что она все время вокруг тебя мурлыкала, как Билли Холидей.[32] Может быть, пробовал удержаться, но ведь меня дома не было, так что, какая разница, правда?

– Иисусе! – В данный момент моими устами говорила Керри. Поправочка: «Господи Иисусе!»

– Зачем тогда ты явился сюда? Зачем приехал в Фресно? Хотя меня это не удивляет.

Она пошла к себе в комнату переодеваться, а голос по-прежнему звучал громко и четко.

– Почему мой приезд тебя не удивляет?

– Мама вступает в контакт с африканскими духами. Откуда мне знать? Почему я должна объяснять тебе? Просто знаю. И что ты женат, тоже знаю. Никак не можешь усидеть на месте?

Она вышла в свитере пастельных тонов, в брюках цвета хаки, в грошовых мокасинах, настоящая американская девушка – женщина, но все равно девушка. Образец практичности, бездетная мать футболиста. Без всяких материнских чувств.

– Не устоял, пустился бродяжничать, никого не разыскиваешь? Ровно наоборот. Никогда не замечал, что все твои женщины остаются на месте? Многих можно найти, не выходя из дома. А ты мотаешься туда-сюда, повсюду, никогда ничего нового не находишь. Просто бежишь. Как моя мать.

Я ее поцеловал. Должно быть, к губам Map ни меня потянула какая-то моя единичная суперменская частичка. Мне хотелось проникнуть в самую глубь женской сути, просверлиться в древо их сексуальности, в семена, корни, ветви, листья. Однако поиметь мать и дочь с перерывом в несколько минут – это нечто, хотя я никогда не ставил рекордов и не вел счет на ринге.

На секунду почувствовал, что она уступила, потом стиснула губы и оттолкнула меня.

– Не так быстро.

– Извини… не пойму, что я такого сделал.

– Первым делом принял душ.

– Ты что, правда думаешь, будто я…

– Молчи. Мама рано ложится. Я могу переспать с тобой. Только хочу сначала узнать, зачем… что ты тут делаешь.

Я полез в карман за письмом и вспомнил, что оно уничтожено.

– У меня уже нет вещественных доказательств, но кто-то прислал письмо и сообщения по электронной почте. Не слишком приятные сообщения. Меня может преследовать только кто – то из бывших знакомых. Сначала грозили убийством, теперь самоубийством, то есть самоубийством под видом убийства, которое будто бы я совершил, потому что… потому что…

– Стоп. Знаешь, почему я работаю в «Биг-бое»? Потому что люблю мир таким, как есть, со всеми безобразиями, даже с униформой из полиэстера и стариками в буфете. Люблю дешевые автомобили, люблю счета оплачивать вовремя. Не люблю матерей, которые воображают, что нашли себя в Африке, и возвращаются, словно беженцы, к первому пирсу. Меня не особенно интересуют бродяги, беглецы, осужденные – вы все неудачники, проигравшие. Да, куда бы ни шли и ни ехали. Бежите, чтоб с ума не сойти. Разве ты мог так долго просидеть на одном месте и не свихнуться? Или уже свихнулся? Похоже на то. Убийство, самоубийство, убийство… Зачем ты удрал от жены, если так уж боишься?

– Затем, что это бригада дорожных рабочих из одной женщины, которая долбит передо мной дорогу отбойными молотками.

– Может, дорогу надо забетонировать.

– Я опять по ней еду.

Я сел за обеденный стол, стоявший посредине гостиной. Марни прилегла на диван, скрестив тощие ноги, уставшая, потрепанная, помятая в ресторанном хаосе. Вздохнула, возможно, надеясь сдуть меня в Тихий океан. Может быть, там я найду чемодан, приплыву на нем, как на плоту, к островам Полинезии. Вновь обрету невинность в бананово-спелом раю, сведу дружбу с пигмеями, буду метать в обручи кокосовые орехи, раскачиваться на лианах, надеясь, что диспетчер пошлет к черту сигнал пролетающего спасательного самолета, пилотируемого Рози, который едва способен держать высоту с чертыхающимся неподъемным грузом. Я задумался над банальным утверждением Марни, что куда бы ни шел и ни ехал, и прочее, но мог бы возразить: где бы она сама ни была, постоянно остается здесь, ничего в процессе не видя, кроме рыбы, жареной картошки, тройных гамбургеров, стопок оладий, сосисок, нескончаемого потока людей, готовых, подобно лососю, прыгнуть навстречу смерти с вилкой в одной руке и счетом «Биг-боя» в другой.

– У вас в ресторане найдется работа?

– Для тебя? Не смеши.

– Мне нужна машина и немного денег. Приехав сюда в автобусе, я узнал о раке больше, чем хотелось бы.

– Кулон у тебя на шее стоит две тысячи боксов. Видно, ты неплохой трахальщик, Джон. Сколько девушек еще осталось?

– Три. А Пегая сломалась под Бейкерсфилдом. Я имею в виду свою машину.

– Куплю у тебя кулон за тысячу пятьсот. Идет? Может быть, мой папаша достаточно туп, чтобы его купить. Однажды уже покупал на пособие.

– Знаешь кого-нибудь, кто продает машину за тысячу долларов?

– Обожди минуточку. – Она села. – Откуда ты знаешь, что не я прислала письмо?

– Нутром чую.

– Да ну? Что ж, ты мне тоже нравишься, хоть не настолько, чтобы позволить трахать мою мать. Тебя в самом деле интересует, кто написал письмо?

– Хочешь сказать, будто я что-то другое ищу?

Она пожала плечами. Тут послышался топот и дребезг.

– Черт побери, – буркнула Марни, – вернулась. Готовить не умеет. Я бы на твоем месте не ела.

Мы говорили об Африке, пока Дека стряпала нечто вонявшее дымом из выхлопной трубы Пегой. Марии вздыхала при каждом упоминании о церемониях и ритуалах, о ночах под звездами с обвившимися вокруг деревьев змеями, о носорогах, рыщущих в поисках пропитания; лопоухих слонах, которые знают, что превратились теперь в современных рабов, поджидая корабли Ф.Т. Барнума,[33] которые увезут их к другим берегам; о махинациях на алмазных жилах, откуда поддавшийся соблазну маклер предлагает путешественнику добытые камни; о духах буша[34] и зельях, вызывающих галлюцинации; о сексуальных играх с мужчинами, у которых уши падают на плечи; об уроках танцев, расползающихся городских трущобах, о ласковой хватке глобальной экономики. В наказание мы съели нечто несъедобное. Я не стал пить стоявшую передо мной бурду, а Марни с Декой выпили и быстро опьянели, стреляя друг в друга через стол глазами.

Наконец Дека сказала:

– Я ложусь спать, а вы делайте что хотите, будто я ничего не знаю. Только не шумите. Никаких воплей, слышите?

Мы в ту же секунду свалились на диван, но Марни скоро заснула, ворочаясь и брыкаясь. Мать ее из другой комнаты словно подавала сигнал тревоги перед землетрясением. В квартире стоял гул, издаваемый на взлете «Боингом-747». Я думал о многом, особенно о том, что правильно сделал, не переспав с Марни. Подобные ситуации отчасти и составляют проблему. Не знаю, что их порождает – инстинкт, обратный самосохранению или стремлению Джонни Яблочное Семечко[35] населить мир бродягами. Знаю, я слишком беспечен, никогда не предохраняясь при всех бушующих в мире болезнях, не говоря уж о том, что моя рыбка-брассистка так и стремится нырнуть в женскую форму в надежде распространить на свете новые незнакомые формы жизни. Что за дьявольское потомство я породил бы – разноцветных зебр, которые бегают сразу в восемь сторон? Жирафов, потягивающих из бассейнов спиртное, открыто приманивая сочувственных женщин? Разве можно не задумываться о последствиях, попросту реагировать, тащась, топая и приплясывая, скача, как осел, от одного дурацкого приключения к другому? Неужели я никогда не пойду по прямой, вечно буду петлять зигзагами вроде обкурившегося обалдуя, вечно ввязываясь в неправедную войну. «Дурачок, не Корея – Вьетнам!» В любом случае, в ту войну, которая уже кончилась, проиграна, описана в учебниках истории.