Молодые дикари - Эван Хантер

— Очень приятно, — сказала она. — Я знала, что будет приятно.

Став ниже ростом без туфель на высоких каблуках и выглядя очень маленькой и уязвимой в слишком большой для нее пижамной куртке, она протянула руки, чтобы обнять его за шею.

— Можно мне поблагодарить тебя? — спросила она.

— За что?

— За то, что ты меня нашел. За то, что ты увез меня из Берлина на выходные дни. За то, что одолжил пижамную куртку.

— Кэрин...

— Ты очень устал? — спросила она с легкой улыбкой на губах.

— Устал?

— После того, как столько времени вел машину.

— Нет, я не устал.

— Я подумала, что ты, должно быть, устал, — сказала она.

— Нет, — ответил он, улыбаясь в ответ, — Я совсем не устал.

И она поцеловала его.

После она не могла вспомнить, сколько раз в течение этой ночи она будила его. Ей не спалось. Лежа в его объятиях, она была уверена, что все это неправда: и эта неразрушенная гостиница со средневековыми фронтонами и окнами в тяжелых рамах, и чистые белые простыни, и Хэнк рядом с ней. Утром ему не надо было спешить на базу. Это не могло быть правдой. Она лежала в темноте, а над городом стояли тишина и покой, только изредка нарушаемые рокотом самолета, направляющегося в Берлин.

Первый раз она разбудила его, чтобы спросить:

— Ты настоящий?

В темноте он заморгал глазами.

— Да, — сонно ответил он. — Я настоящий.

— Почему ты не ласкаешь меня? — спросила она.

— Сейчас?

— А ты можешь предложить лучшее время?

— Да. Утром.

— Это хорошее время, — сказала она. — Но сейчас тоже хорошее время.

После этого она снова лежала без сна, думая, что он очень устал от того, что столько времени управлял джипом, и что она должна дать ему поспать. Она встала с кровати, подошла к туалетному столику, вынула из пачки сигарету и закурила, подошла к окну и стала глядеть на поля. В лунном свете они казались серебристо-белыми. Пол был холодным. Она немного постояла у окна, придерживая одной рукой пижамную куртку, а другой поднося ко рту сигарету, затем выбросила окурок и снова легла.

Дверь из ванной открылась, он вышел с полотенцем, завязанным на пояснице, и направился к туалетному столику, очевидно, за расческой. Она разглядывала его широкие плечи, узкие бедра, трогательные капельки воды на теле, влажные волосы, прилипшие ко лбу, блестящее от воды лицо и освещенные солнцем голубые глаза. Она молча наблюдала за ним и думала: «Этот мужчина и не подозревает, что я за ним наблюдаю. Это тот мужчина, которого я люблю».

Она издала слабый звук.

Он обернулся, слегка удивленный, брови его поползли вверх, а на губах появилась улыбка: «О, ты проснулась?»

С минуту она молчала. В эту минуту она так любила его, что не могла говорить и только утвердительно кивнула, продолжая наблюдать за ним.

— Ты выглядишь прекрасно, — сказала она, наконец, невпопад.

Он подошел к кровати, встал на колени, взял ее лицо в свои руки и поцеловал.

— А ты выглядишь восхитительно, — ответил он.

— Я выгляжу ужасно. Я уродка, — сказала Кэрин.

— Ты самый красивый урод, которого я когда-либо видел.

Она зарылась головой в подушку.

— Не смотри на меня, пожалуйста. У меня не накрашены губы.

Тем приятнее целовать тебя, моя дорогая, — сказал он и повернул ее лицо к себе. Его губы коснулись ее губ, когда они услышали гул пролетающих самолетов. Она подняла голову. Гул заполнил небо, а затем и всю их маленькую комнату. Его глаза были обращены к окну. «Эскадрилья самолетов, направляющихся в Берлин», — подумала Кэрин и только теперь заметила, что он дрожит, и ее моментально охватила тревога.

— Что такое? — спросила она.

— Ничего.

Она села и сжала его руки.

— Что такое, Хэнк? Ты весь дрожишь. Ты...

— Ничего. Ничего. Я... Я...

Он прошел к туалетному столику, и быстро закурил и затем подошел к окну, следя за полетом эскадрильи в небе.

— Транспортные самолеты, — прошептал он.

— Да, — сказала она тихо. — Война кончилась, Хэнк.

— В Германии, да, — ответил он и затянулся сигаретой.

С минуту она наблюдала за ним, а затем сбросила покрывало, спустила ноги с кровати, подошла к нему и встала рядом с ним у окна. Самолеты уже скрылись из виду и слышался только их отдаленный рокот.

— Что такое? — настойчиво спросила она. — Скажи мне, Хэнк.

Он мрачно покачал головой.

— Я в понедельник улетаю. Вот почему я получил отпуск. Мне поручено доставить несколько высших офицеров на...

— Куда?

Он заколебался.

— Куда?

— На один из островов в Тихом океане. — Он смял сигарету.

— Там будут... стрелять?

— Возможно.

Они помолчали.

— Но ты не уверен в этом? — спросила она.

— Половина острова все еще находится в руках японцев, — ответил он. — Стрелять будут. И, вероятно, будут их самолеты.

— Почему они выбрали именно тебя? — сердито спросила она. — Это несправедливо.

Он ничего ей не ответил. Она повернулась к нему лицом и, глядя на него снизу вверх, тихо сказала:

— С тобой ничего не случится, Хэнк.

— Конечно.

— С тобой ничего не случится, милый. Будут они стрелять или нет, с тобой ничего не случится. Ты вернешься в Берлин. Ты должен вернуться, понимаешь? Я очень люблю тебя и не вынесу такой потери.

И вдруг он притянул ее к себе, и она почувствовала, как все его тело напряглось.

— Ты мне нужна, — прошептал он, — ты мне нужна, Кэрин. Кэрин, ты так мне нужна, ты так мне нужна.

ГЛАВА VIII

Это было то, что Макнелли называл джунглями.

Хэнк шел по длинной улице из итальянского Гарлема, следуя на запад, повторяя путь трех молодых убийц в тот июльский вечер.

У него было ощущение, словно он оказался в чужой стране, и тем не менее Хэнк не испытывал страха.

Он снова понял и совершенно определенно, что идея о существовании трех Гарлемов, как отдельных территорий, на самом деле — миф. Несмотря на то, что пуэрториканцы говорили на другом языке, — несмотря на то, что они отличались цветом кожи, а она была у них белой, смуглой и даже коричневой; несмотря на необычные овощи, разложенные на прилавках, и на религиозно-мистические брошюры, напечатанные на испанском языке, — эти люди ничем не отличались от своих соседей, живущих к западу и востоку. Их связывало одно общее — нищета.

И все же, в какой-то мере, он понимал страхи Макнелли. Здесь, если судить только внешне, жили чужаки. Какие угрожающие слова произносились тут по-испански? Какие злобные мысли скрывались за этими карими глазами?

Здесь был другой мир, не джунгли, конечно, но мир, такой далекий от мира Инвуда, как и сам остров Пуэрто-Рико. Здесь, в каком-то смысле, была неизвестность. И этот пещерный Макнелли, сидящий на корточках поближе к своему защитному костру, смотрел в темноту и представлял себе, какие ужасные призраки скрывались за каждым кустом, и делал это до тех пор, пока не начинал дрожать от страха.

Хэнк направился к выходу в конце длинного тоннеля и снова вышел на солнечный свет. На углу улицы на первом этаже жилого дома приютилась мясная лавка. Ее вывеска «Carniceria»[1] рекламировала различные сорта мяса, разложенного на подносах в витрине. Рядом с ней был винно-бакалейный магазин. В его витрине были выставлены гастрономические продукты, а над головами висели связки перца. Он прошел мимо бакалейного магазина и вышел на улицу, где был убит Рафаэль Моррез.

Люди моментально поняли, что он представитель закона.

Они чувствовали это инстинктом людей, каким-то образом сделавших открытие, что закон является не защитником, а их врагом. Они уступали ему дорогу на тротуаре, молча наблюдая за ним со ступенек жилых домов. С пустырей, заваленных строительным мусором, на него смотрели дети, когда он проходил мимо.

Он нашел крыльцо, на котором сидел Моррез в тот вечер, когда его убили.

Хэнк проверил адрес и прошел мимо старика в нижней рубашке с пятнами от пота. Он сидел перед домом на ящике из-под молочных бутылок и курил длинную черную сигару. Хэнк задержался в коридоре, изучая при свете спички почтовые ящики. На четырех из них были взломаны замки, и ни на одном не было таблички с указанием фамилии. Он снова вышел на ступеньки крыльца.

— Я ищу девушку но имени Луиза Ортега. Вы не знаете, где я...

— No, hablo, Ingles[2], — ответил старик.

— Porfavor, — запинаясь сказал Хэнк по-испански. — Donte esta Sa muchalha Louiza Ortega?[3]

— No, entiendo[4], — ответил старик, качая головой.

Хэнк пристально посмотрел на него. Он говорил по-испански медленно, запинаясь, но, безусловно, понятно. И затем сообразил, что старик просто не хотел отвечать на его вопрос.

— Ей не грозят никакие неприятности, — заверил Хэнк. — Это в отношении Рафаэля Морреза.

— Рафаэля? — переспросил старик. Он взглянул на Хэнка. Его карие глаза ничего не выражали. — Rafael esta muerto[5], — сказал он.