Внучка берендеева. Второй семестр - Карина Демина

— Скорей уж я.

— Во мне почти нет волчьей силы.

— Зато во мне с избытком…

— Человеку нечего делать с волками.

— А волку не место среди людей, — добавил Елисей. — Дед не хотел нас разлучать. Но оставь он Ерему и… он бы одичал. А это не лучшая судьба. Меня к людям отправить? Рано или поздно, я не сдержусь. Убью. Сначала одного, потом другого… и не человеком убивать стану… а может, и не дойдет до смерти, может, я просто обернусь и кто-нибудь заметит. Тогда и разбирать не станут, сразу на колья…

— Она сама нас нашла. Матушка… царица, — поправился Ерема и смутился оттого, верно, что не ту, которая родила, матерью назвал. — Не знаю как. Никто не знает. Но она сама нас нашла. И не побоялась явиться к Волку. Нет, не одна, с магиком старым… говорила… о чем — не ведаю, но убедительна была, если он позволил нас забрать.

— Нас каждый год к нему отпускали. На месяц. Привозили… к логову привозили. Оставляли. А в оговоренный срок он выводил нас к месту, где ждали ее люди. Когда мы спросили, почему… он сказал, что это единственный для нас способ выжить. Что царица поклялась своей кровью не чинить вреда, а помочь. И помогала. Учила. Мы благодарны ей… когда Лиса стала луна звать, его забрали…

— Нам плохо друг без друга, — Елисей плеснул водой на лицо. — Мне… мне предложили тогда или уйти к волкам… или запереть волчью силу.

— Он не захотел меня бросать.

— Ты бы пошел за мной, а тебе среди волков…

— Вот и мучается. Дед не злился. Сказал, что у каждого своя дорога. И научил Лиса тому, что сам умел. Перевертни тоже к магии способны, но у них особая… ведьмачья. Когда он много ее использует, то случается… ты видела, что случается. Так-то вот, Зослава.

— И как тебе сказка? — поинтересовался Елисей, все также криво усмехаясь.

— Страшная, — не покривила я душою.

— Но ведь закончилась хорошо.

— А разве закончилась, — я зацепилася за взгляд желтых глаз.

И тихо стало.

Молчали царевичи. Евстигней ногтями любовался. Еська, присевши на корточки, раскачивался взад-вперед. Егор веки смежил, будто спит. Емельяна и вовсе почти не видать.

— Не закончилось, твоя правда… — произнес Ерема почти шепотом. — Но о том лучше помалкивать.

— Обо всем лучше помалкивать, — Елисей протянул мне руку. — И раз уж не боишься перевертня, то…

Руку я приняла.

Чего боятся? Небось, и про берендеев всякого сказывают. А Елисей… да обыкновенным парнем гляделся. Больным, правда, ну так давече едва ль наизнанку не выкрутился, а с этого ни у кого здоровья не прибудет. И рука обыкновенная.

Ладонь широкая.

Пальцы короткие, будто обрубленные. И ногти… да ногти, а не когти, розовые, стриженые криво. А может и не стриженые, но грызеные, кто их, нелюдей, знает? Еще надобно сказать, что рука эта рыжим кучерявым волосом поросшая. Тут-то мне и вспомнилось, что про первертней сказывали, будто бы и в человечьем обличье они волохаты дюже, дескать, хоть ты на пряжу вычесывай. А что, носки с собачьей шерсти — самое найпервейшее средство, ежели ноги крутит. Небось, с перевертней не хужей бы вышло.

Я ажно призадумалась.

Со своего кобеля цепного, скотины дюже поганой норовом, Маришка с полмешка начесывала. А перевертень, ежель матерый, здоровей кобеля будет. И косматей. И стало быть, шерсти больше даст.

— Зося? — Елисей, видать, почуял чегой-то и руку свою поспешил высвободить.

— Ась?

— Не боишься, стало быть?

Ну… если б он в волчьем обличье был. Да с клычищами. Да косматый. Я б десять раз подумала, надо ли за ради каких-то носков к нему лезти. А человека? Нет, не боюсь.

Не понимаю только, зачем они мне эту историю рассказали?

Не ради ж того, чтоб сказкою занять.

А спроси — не ответят.

Но я б спросила, да не успела. С протяжным скрипом отворилася дверь…

Глава 8. Внове о тайнах великих и малых

Кирей не вошел — ввалился, и рухнул бы, когда б не Егор, плечо подставивший.

— Если вздумаешь помирать, — любезнейше предупредил царевич, — то давай в другом месте…

— Может, мне тут нравится, — Кирей на плече повис и, мне почудилося, сделал это с преогромною радостью. А что, плечи у Егора широки, на такие не одного азарина повесить можно.

И сам он невысок, но кряжист, что твой дубок.

— Мало ли, чего кому нравится… — пробурчал Егор. — Ты помрешь, а нам убирать…

Выглядел Кирей… да краше в гроб кладут. Коса растрепалася. Сам белый, но как-то неровно белый, с желтоватыми пятнами. Глаза запали. И с лица схуд, будто месяц его недокармливали. Идет еле-еле, больше по полу ногами шкребает, чем идет.

А пахнет от него… дымом пахнет.

Гарью.

Рубаха в подпалинах.

На шкуре ожоги россыпью.

— Эк тебя угораздило, — Еська с другой стороны зашел, приобнял азарина любя, да так, что Кирей зашипел.

— Аккуратней!

— Эт тебе надо было аккуратней, а у нас, уж извини, как выйдет… за целительницами послать?

— Нет.

— Зря… тебя исцелять многие готовы… Зося, не подмогнешь жениху.

— А…

— А ты молчи, болезный… развели тут. Один калечней другого… смотреть противно… — Еська помог Кирею сесть и, опустившись на корточки, принялся сапоги стягивать. — Зославушка… отдаю его в твои заботливые руки.

И подмигнул так, мол, не теряйся.

Кирей застонал и, на кровать рухнувши, веки смежил, за что и получил от Еремы затрещину.

— Не прикидывайся. Сумел нагадить, сумей и ответить…

— Я тебя ненавижу.

— Ага… взаимно, харя азарская, — сказано сие было без злобы, скорее уж по привычке. — А ты, Зослава, не стесняйся. Ежели чего — поможем… подержим там…

Кирей вздохнул.

И левый глаз приоткрывши, на меня уставился.

— Живая…

— Живая, — подтвердила я. Поживей прочих буду. Вона, и звон в голове стих, и силушка в руках появилась, и любопытствие ожило.

— Здоровая… а я, Зославушка, помру, верно…

И застонал жалостливо-жалостливо. Когда б воистину помирающих людей не видывала, поверила б, что вот-вот отойдет, болезный. Сердце ажно сочувствием наполнилося.

Я Кирейку за руку и взяла.

— Больно?

— Ой, больно… моченьки нет терпеть.

Ерема фыркнул.

Еська захихикал… Евстигней подошел ближе, уставился на Кирея превнимательно, будто прикидывая, как его половчей запечатлеть. И представилася мне стена поминальная с Киреевой портретою в полный рост. Стоит он, горделивый, глаза пучит и в каждой руке — по раку.

— Воды… — приоткрывши второй глаз, взмолился Кирей. — Дай водички…

Дам.

От дам… Егор самолично ковшик протянул.