Королевский гамбит - Иван Новожилов

И все же комендант волновался. Он поминутно заглядывал в приоткрытые двери шифровальной к толстяку Брюкке. “Чего он так долго возится? раздраженно думал Швейнгерт. — Чему его учили?”

Служебный персонал интересовался содержанием загадочной телеграммы не меньше своего начальника и тоже держался поближе к комнате Брюкке.

Никто и не заметил, как к комендатуре подкатил припорошенный пылью “оппель-капитан”. Часовые на всякий случай взяли автоматы “на караул”. Лакированная дверца автомобиля бесшумно раскрылась, и высокий офицер в дорожном плаще легко выпрыгнул на зеленую лужайку. Не взглянув на часовых, он взбежал по крутым ступеням и зычно крикнул:

— Коменда-а-ант!

В окнах замелькали встревоженные лица.

— Господин комендант! Господин комендант! — разнеслось по зданию.

Обитая клеенкой дверь распахнулась, и Швейнгерт, кланяясь, возник перед приезжим:

— Рад приветствовать вас… — комендант не знал, кто перед ним, так как знаки различия были скрыты под плащом офицера.

— Вы комендант?

— Да, гер… гер…

— …гауптман, — подсказал прибывший. — Проводите меня к себе!

В комендантском кабинете гость бесцеремонно развалился в единственном кресле, закурил сигарету и стал нахально, так показалось Швейнгерту, изучать его физиономию.

— Комендант Швейнгерт! Вы, надо полагать, догадываетесь о цели моего визита? — гауптман стряхнул с сигареты пепел на ковер. — Вы покажете мне русских пленных: капитана Сальского и майора Соколова, недавно доставленных к вам.

— Охотно, господин…

— Грау! — гауптман не счел нужным предъявлять удостоверение личности. — Вы извещены о цели моего приезда специальной шифровкой… Оберстом фон Штаубергом.

— Господин гауптман! — обрадовался комендант. — Значит… — он чуть не высказал офицеру своих опасений насчет отправки на фронт. — Да! Ко мне из-под станции Ключи были доставлены только майор и два солдата. Капитан, о котором вы упомянули, вероятно, попал в другой лагерь. Не отдохнете ли с дороги?

— Благодарю! — сухо ответил гауптман. — В данный момент меня интересуют пленные, только пленные.

— За станцию Ключи, — не унимался Швейнгерт, — был, говорят, серьезный бой и коммунистам удалось…

— Кто говорит? — Грау, не поднимаясь, пригнул к себе ветку гортензии с пышным розовым цветком и окунул в него тонкий нос.

Швейнгерт замер с полуоткрытым ртом: опять сболтнул лишнее.

— Кто? — еще раз переспросил гауптман.

— Недавно проезжали армейские офицеры, раненные под Ключами…

— Не верьте болтовне! И сами держите язык за зубами. Излишняя разговорчивость не красит военного человека. Где содержатся русские? Я должен их видеть, — Грау поднялся.

— Сию минуту! — засуетился Швейнгерт. — Они в двух шагах отсюда, в лазарете!

Справа от центрального поста, что находился рядом с комендатурой, ровной шеренгой тянулись дощатые амбары. Стены их пестрели фанерными заплатами. На крышах зияли дыры. Под навесами, крытыми соломой, на земле, копошились люди.

— Бегут?

— Не было случая… господин гауптман… — Швейнгерт врал без зазрения совести. — Я… Охрана организована отлично.

Пересыльный пункт опоясывали два ряда колючей проволоки. Один двухметровый, другой чуть пониже. Между ними змеилась “спираль Бруно”. Через каждые сто метров — караульные вышки. С площадок, прикрытых от зноя и непогоды легкими железными куполами, смотрели стволы крупнокалиберных пулеметов. Казалось, вырваться из этого застенка может лишь птица. Но Швейнгерт умолчал о том, что на днях пленные с тем самым капитаном, которого разыскивал Грау, подрыв колючую проволоку, бежали из лагеря…

Гауптман и комендант пересекли площадку перед главными воротами и подошли к домику с облупившейся на стенах штукатуркой.

Швейнгерт толкнул низкую, обитую дерюгой дверь. Спертый воздух рванулся из помещения. Грау отпрянул. Холеное лицо его исказила гримаса отвращения. Превозмогая брезгливость, он шагнул за Швейнгертом в темные двери.

Вдоль стены с единственным окном без стекол стояли кровати. В темном углу, возле печки с вывалившейся топкой, кособоко приткнулись сколоченные из досок топчаны. К ним-то и подвел комендант гостя.

— Перед вами, господин гауптман, доставленный из-под станции Ключи майор. Вместе с ним, как я уже докладывал, привезены вот этот солдат и вот этот унтер-офицер. Господин гауптман…

— Называйте меня господином Грау, — попросил офицер, морщась.

— У захваченных, господин Грау, никаких документов не обнаружено. Фамилии пока узнать не удалось: контузия, которая привела их к нам…

— Та-а-а-к. А капитан, вы утверждаете, в другом лагере?

— Да, — поспешно соврал Швейнгерт. — Если бы он был у меня…

— Тяжелая контузия?

— По мнению лагерного врача, они скоро придут в себя.

— А рядовой? — гауптман кивнул головой на койку, где, разметавшись, в бреду что-то бормотал бородатый солдат.

— Он тоже контужен.

— Очевидно, комендант, вы не до конца уяснили приказ генерал-майора Гревенитца? — Грау блеснул золотом вставленных зубов. — Мой шеф — оберст Штауберг заинтересован в том, чтобы приказ этот стал для всех пересыльных пунктов и лагерей законом.

— Непригодных к работе военнопленных мы умерщвляем…

— До остальных военнопленных мне нет никакого дела. Можете распоряжаться ими, как заблагорассудится. Но майор нужен фон Штаубергу. — Грау, говоря это, брезгливо двумя пальцами откинул край замызганного одеяла. — Майор ранен? У него забинтована голова?!

— Легкое касательное ранение! — объяснил Швейнгерт. — Контузия гораздо серьезней. До сих пор он еще без сознания.

— Пожалуй, это к лучшему, — гауптман протянул руку к лицу раненого. — Я должен взглянуть на него. — Грязный бинт был пропитан кровью и затвердел. Грау не хотелось снимать перчаток, а в них он ничего не мог сделать.

— Найдите нож! — раздраженно сказал он топтавшемуся возле Швейнгерту. — Или лучше принесите скальпель.

— Господин гауп… господин Грау, — льстиво сказал комендант. — Я велю позвать фельдшера, и он все подготовит. Мы же пока выйдем на свежий воздух.

— Так будет лучше, — согласился офицер.

Хлопнула дверь. Наступила тишина. Ее нарушал лишь бессвязный бред солдата да монотонное жужжание мух под потолком. Но вот раненый на топчане, у которого только что вели разговор Грау и Швейнгерт, зашевелился. Он попытался приподняться на локтях. Резко подался грудью вперед, застонал от боли и бессильно откинулся на подушку. Потрепанное мышиного цвета тонкое одеяло соскользнуло на захламленный пол. Боль, вероятно, не утихала: забинтованная, похожая на марлевый шар, голова раненого с узкой щелью для рта металась по соломенной подушке. С койки напротив торопливо поднялся рослый парень, подхватил с пола одеяло, накинул его на раненого и, прислушиваясь к звукам с улицы, зашептал, низко склонившись к забинтованной голове: