Ключи к «Серебряному веку» - Олег Андершанович Лекманов

зовы новых губ. А вы ноктюрн сыграть могли бы

Этим стихотворением, впервые опубликованным в футуристическом сборнике «Требник троих» в Москве, в марте 1913 года, открываются почти все современные сборники избранных сочинений Маяковского, а также подборки поэта в хрестоматиях и антологиях. Однако воспринимается это стихотворение часто «по инерции», без попытки проникнуть в его смысл.

Начинается оно с эпатажного и рискованного – но и полного важного символического значения – жеста художника-бунтаря: резко выплеснутая краска образует на обрыдлой «карте будня» пятно – новый материк, еще не освоенный путешественниками и учеными. Краска стекает по карте – очертания материка на наших глазах меняются и расширяются, разрушая и размывая, казалось бы, навеки застывшие контуры обыденности[81].

Как третья-четвертая строки стихотворения «А вы могли бы?» скреплены с первой-второй? Не только через географический образ «океана», но и через гастрономический образ «студня». Вспомним то значение слова «карта», которое в словаре В. И. Даля приводится после карты географической и перед картой игральной: «Список кушаньям, роспись блюдам. Обед по карте»[82]. Вспомним также, что едящие и выпивающие люди дотошно и с ненавистью описываются во многих произведениях раннего Маяковского. Самый выразительный пример – стихотворение 1915 года «Гимн обеду»:

Пусть в сале совсем потонут зрачки – все равно их зря отец твой выделал; на слепую кишку хоть надень очки, кишка все равно ничего б не видела.

Однако в нашем стихотворении над едой как символом «упорядоченного» времяпровождения одержана победа: новый художник «смог» в малом, ничтожном, безнадежно застывшем («студень»), увидеть огромное, значительное, плодотворно текучее («океан»). Важное наблюдение (Н. И. Харджиева): «24 февраля 1913 г. на диспуте о современном искусстве, устроенном обществом художников «Бубновый валет», Маяковский назвал это общество “кучкой, размазывающей слюни по студню искусств”»[83].

На скрещении географической (океанской) и гастрономической линий стихотворения возникает ключевой образ пятой строки – «жестяной рыбы» (которая принадлежит и тому, и другому миру). В самом общем виде эту и следующую стрóки можно понять так: то, что для обывателя всего лишь еще одно блюдо из меню, для «новых людей» – метонимия огромного океана, и потому – символ нового искусства.

Но такое объяснение во второй своей части кажется слишком натянутым, к тому же оно не отвечает на простой вопрос: почему чешуя рыбы «жестяная»? Внятный ответ содержит первая строфа стихотворения Маяковского «Вывескам» (1913), которое в собраниях сочинений поэта неслучайно печатается рядом со стихотворением «А вы могли бы?»:

Читайте железные книги! Под флейту золóченой буквы полезут копченые сиги и золотокудрые брюквы.

То есть «жестяная рыба» в стихотворении «А вы могли бы?» – это рыба с вывески трактира. Но почему именно на ней Маяковский «прочел» «зовы новых губ», почему именно «вывески» он называет новыми «железными книгами»?

Ответить на этот вопрос, как представляется, поможет краткое напоминание об одном из важных эпизодов футуристической жизни Москвы. Дело в том, что 24 марта 1913 года (напомним – в этом же месяце вышел «Требник троих» со стихотворением «А вы могли бы?») футуристы Илья Зданевич[84], Кирилл Зданевич и Ле-Дантю открыли в старой столице выставку «Мишень». Эта выставка познакомила московскую публику с картинами великого примитивиста, автора (в том числе) многочисленных тифлисских трактирных вывесок – Нико Пиросманишвили. Таким образом, стихотворение Маяковского «А вы могли бы?» если и не было написано о вывесках Пиросманишвили, то удивительно точно «предсказало» их появление в Москве. Следовательно, пятая-шестая строки стихотворения могут быть «переведены» с поэтического языка Маяковского на язык интерпретации так: в том, что раньше казалось просто приметой уличного быта, в сугубо функциональной вывеске, мы, «новые люди», увидели образец нарождающегося великого искусства будущего. Отсюда, может быть, было бы уместно протянуть ниточку к послереволюционным «Окнам РОСТа», а также к рекламной, «моссельпромовской» поэзии Маяковского 1920-х годов.

И, наконец, в финальных строках стихотворения «А вы могли бы?» Маяковский, используя каламбурно-метафорический прием (трубы – флейты)[85], демонстрирует читателю впечатляющие итоги и следствия своей деятельности по превращению обыденности в высокое искусство: он вырастает в гиганта, способного, как на флейте, сыграть ноктюрн на водосточной трубе. Наверное, эти финальные гиперболы с особой силой воспринимались публикой, которая снизу вверх смотрела на высокого поэта, читавшего стихотворение «А вы могли бы?» со сцены.

Способ вырасти в «нового человека», предложенный в стихотворении «А вы могли бы?», оказался чрезвычайно заразительным. Так, на футуристическом вечере, состоявшемся 13 октября 1914 года, Алексей Крученых, «усевшись на дырявом кресле спиной к публике, … потребовал стакан чаю. Выпил стакан, остатки выплеснул на стену»[86].

Рекомендуемые работы

Тренин В. В. В мастерской стиха Маяковского. М., 1991.

Чуковский К. И. Ахматова и Маяковский // Чуковский К. И. Сочинения: в 2-х тт. М., 1990. Т. 2.

Вайскопф М. Во весь логос. Религия Маяковского. М. – Иерусалим, 1997.

Янгфельдт Б. Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг. М., 2016.

Ранний Борис Пастернак – подражая природе

(О стихотворении «Сложа весла»)

Формулировка «Такой-то и природа» закономерно воспринимается как банальная тема для школьного сочинения и поэтому a priori кажется бесперспективной и скучной. Однако у Пастернака природа играет бóльшую роль, чем у всех его предшественников в русской поэзии, за исключением разве что Афанасия Фета. Природа у Пастернака – это тó, с чем все сравнивается, чем все поверяется: и поэзия, и любовь, и сама жизнь. Она у раннего Пастернака предстает гениально неорганизованной («Дорожкою в сад, в бурелом и в хаос») и в этом невольно противостоит не только организованной природе Мандельштама-акмеиста (см. нашу лекцию о нем), но и упорядоченному устройству природы у позднего Пастернака («Как на выставке картин: // Залы, залы, залы, залы // Вязов, ясеней, осин // В позолоте небывалой. // <…> // Осень. Древний уголок // Старых книг, одежд, оружья, // Где сокровищ каталог // Перелистывает стужа». «Золотая осень», 1956)[87].

Лишь самую малость преувеличивая, можно сказать, что поэзия раннего Пастернака, где все шумно