День рождения - Магда Сабо

Если бы он мог сквозь завесу снега разглядеть, что делается за окнами, то увидел бы, как люди повсюду затапливают печки и, рассевшись вокруг них, ставят на плиту чайники. Он увидел бы в квартире старой Тибаи свою крестницу Боришку Иллеш, раскладывающую окоченевшими пальцами цветные картинки настольной игры. А Тибаи кружила вокруг нее, что-то мурлыкая под нос, и печурка весело вторила ей. Если бы она могла проникнуть в мысли Боришки, то узнала бы, что, переставляя фишки, та думает о Сильвии, которая не только сейчас ограбила ее, но и в течение нескольких лет обкрадывала, пользуясь не только деньгами, но и не заслуженными ею симпатиями Боришки.

Увидел бы он и Кароя Иллеша, своего кума, высыпающего в контейнер мусор дома номер девяносто восемь и выглянувшего на минутку на улицу посмотреть, не идет ли уже его жена, а вместо нее встретившего только почтальона, страшно обрадовавшегося, что в эту проклятую погоду его пригласили в дом выпить стаканчик вина. Заслуженно: ведь Иллеш получил долгожданную телеграмму от Цилы, что завтра она прибывает вместе с мужем.

В доме номер сто восемнадцать, в квартире Варьяшей, Келемен не увидел бы ничего хорошего. Дядя Варьяш ругался последними словами, передвигаясь по комнате в своей коляске, и размахивал кулаками. Старик никак не хотел понять, почему он не может отправиться в кафе, хотя каждый вечер он в это время закатывался туда — для его коляски там даже место специальное отведено.

— Сбегаю я сейчас сам туда за твоим проклятым пивом, — устало сказал Миклош Варьяш, — а тебе выезжать нельзя. Неужели ты не можешь понять, что в такую пургу нечего тебе делать на улице?.. Когда ты вернулся днем, снег еще только начинался. Если ты и дальше будешь спорить, запру дверь, и все.

Старый Варьяш хмуро смотрел на огонь в печке и что-то мрачно бурчал. Ну где этому парню понять разницу между тем, когда ты пьешь пиво дома, в одиночку, или выпиваешь в шумной, веселой компании, в облаках дыма и пара вина, в корчме. Там забываешь обо всем, о чем хотелось бы забыть…

Янош Келемен не знал того, что усатый, строгий с виду пассажир в высокой меховой шапке, только что вошедший на остановке, — это дядя Чуха из садоводства.

Дядя Чуха медленно шел вдоль домов, разыскивая табличку дома с номером сто восемнадцать. Он нес цветы. Старый Варьяш с удивлением смотрел, как он распаковывал цветочный горшок и как на столе, подобно внезапно вспыхнувшему пламени, загорелся цветок цикламена. Старый Варьяш и раньше терпеть не мог дядю Чуху, который изредка подходил к нему на рынке и поучал его так же, как эта противная чернявая девчонка летом. Но только с ним нельзя было грубо разделаться, как с нею или с кем-либо другим, потому что под его началом служил Миклош. И вот сейчас — надо же! — появляется этот горшок цикламена. Можно подумать, что тут живет какая-нибудь барышня, за которой ухаживают. Сын его тоже стоит тут, рядом, глазеет на цветок и что-то бормочет неопределенное.

— А я еду к братишке, на Рыночную улицу, — сказал дядя Чуха. — И пришло же ему в голову пригласить меня на ужин именно в такую поганую погоду! Ну, думаю, если уж все равно еду в ваш район, захвачу и это, а ты, Миклош, завтра ведь работаешь в «Резеде», и у тебя не будет времени заехать за цветком. А ты тоже хорош — чего же ты его забыл в оранжерее?

Цикламен алел на столе. В садоводстве Миклош только и знал, что копал, рыхлил землю, нарезал цветы, делал грядки или отвозил товар. Луковицу цикламена он получил от дяди Чухи, когда еще учился в школе, во время производственной практики. «Посади этот цветок, ухаживай за ним, наблюдай, как он развивается», — сказал дядя Чуха и поставил горшок на одну из бесчисленных полок садоводства, на которой стояли ящички с цветочными посадками учеников школы Беньямина Эперьеша. Так он и красовался там со специальной надписью: «Цветок Варьяша».

— Я не забыл о нем, я просто его там оставил, — хмуро ответил Миклош. — Да и некому мне его дарить.

— Некому?!

— Некому. Сколько бы ни смотрел на него с удивлением дядя Чуха — некому.

— А я думал, ты забыл. Ну, коли некому, так некому. Правда, если бы я знал, не потащил бы к вам цветок по такой паршивой погоде. Ну, теперь уже все равно — принес. Не нужен тебе, так продай. Купят с удовольствием — чудесный цветок.

— Верно, продай! — оживился старый Варьяш, и глаза его жадно заблестели. — Пройди по дому, предложи кому-нибудь из жильцов…

Дядя Чуха молча посмотрел на него суровым, долгим взглядом.

— Я уж и так давно собирался поговорить с вами, да все ждал: может, образумитесь. Я ведь сколько говорил вам, что у вашего сына золотые руки — руки настоящего садовника: они стоят большего, чем копать землю. Нужно что-то сделать, чтобы парень кончил школу, а потом мы поможем ему устроиться в наш техникум. У нас на производстве готовы взять шефство над ним — он хороший рабочий и его любят.

Миклош опустил глаза. Ему казалось неправдоподобным, чтобы его где-то любили. А старый Варьяш придвинул свою коляску поближе к двери и крикнул:

— Убирайтесь к черту! — В это «доброе пожелание» Варьяш вложил все те чувства, которые он вот уже в течение нескольких месяцев питал к дяде Чухе. — Оставьте нас в покое! Парень вовсе и не желает больше учиться, сыт по горло вашей школой.

Дядя Чуха стал натягивать перчатки.

— Меня вы можете посылать к черту — это меня мало трогает. Но ваше счастье, скажу я вам, что нет загробного мира, а то для вас там поставили бы специальный котел, чтобы сполна воздать вам за то, что вы проделываете с сыном. Кем вы хотите чтобы он стал — подсобным рабочим? И им остаться до старости? А то, что он зарабатывает, вы будете пропивать? Прекрасный папаша, ничего не скажешь!

— Оставьте отца, — мрачно проговорил Миклош. — Я не жалуюсь.

— Не жалуешься, сынок? Ну и дурак!

Дядя Чуха сердито хлопнул дверью. А старый Варьяш погрозил ему вслед кулаком. Миклош же уставился на красный цветок. Он мало знал о жизни растений: его работа была простой — копать землю, чистить после работы лопаты и грабли, помогать где скажут… А как красноречив цветок! Будто он и разговаривает, и улыбается. И такой скромный, застенчивый. Застенчивый?

Кого напоминает ему этот молчаливый, улыбающийся, скромный цветок?

— Заверни его снова в бумагу — и шагом марш! Только сперва принеси мне пива, а потом валяй по квартирам. Продай этот свой цикламен и получи денежки. За такого красавчика тебе все сорок форинтов дадут. А сорок форинтов — это десять маленьких бутылок пива. Ну, давай шпарь!

«Продать этот цветок?! Ведь он был, по существу, ничем, когда я взялся его взрастить, — пригоршня земли, а под ней маленькая луковичка… А сейчас я вот стою перед ним и любуюсь…»

— Сейчас.

В доме было две пустых пивных бутылки, Миклош схватил их и выскочил за дверь.

Не видел Янош Келемен из кабины своего троллейбуса и Тибора Шоша, хотя тот дважды пробежал мимо него. В его квартире не был пока еще установлен телефон, и инженер из телефонной будки, что перед домом, пытался дозвониться до центральной диспетчерской и заказать такси. «Как хорошо сейчас бы уже сидеть в поезде…» — думал Шош. А потом встреча с братишкой. Они обнимутся, начнут жать друг другу руку — кто сильнее?! Это их старая забава. А Мария сразу зардеется, отчего брови ее еще четче очертятся на ее милом лице.

«Какая неприятная особа моя соседка по площадке!» — вспомнил он вдруг Сильвию. Что за сплетню успела она ему сообщить? Или это правда? Бедная девчушка, наивное создание с косичками! Как ему теперь держаться при встрече с ней? Он же вообще не умеет обращаться с девушками — сестры у него никогда не было. Как положено поступать в подобных случаях, чтобы не обидеть девочку. «Надо быть поприветливей, — решил инженер. — Какие же все-таки безобразия творятся на этой диспетчерской! Совсем не снимают трубку…»

А Янош Келемен решил, что больше никогда не станет спорить с женой, какую бы еду она ни положила ему с собой. Днем, когда погода еще не испортилась, он подтрунивал над женушкой: «Собираешь ты меня, как в далекую экспедицию. А зачем? Если мне захочется перекусить, всегда можно купить все, что нужно, на конечной станции: там круглосуточно есть и кофе, и чай в термосах. Но сейчас маленький термос с чаем словно напоминание ему и напутствие: будь осторожен и скорее приходи домой — я жду тебя… Да, действительно хорошо бы поскорее уж домой! — думал Янош Келемен. — Это, видимо, я сейчас проехал продмаг. В другое время я хорошо различаю даже лица продавцов за прилавком, а тут ничего не видно. Только снег валит да темнота кругом».

Из окон продмага тоже не было ничего видно.

Ютка стояла в очереди и, терпеливо ожидая, похлопывала себя руками, чтобы согреться. Опять не надела она свое пальто-«дудочку». «Рядом же, добегу и так», — решила она про себя. А ждать, как нарочно, пришлось долго. Стоя в очереди, она успела подумать о том, как она устала за сегодняшний день: пришлось много потрудиться — таскать дрова и угольные брикеты, потом дрова укладывать в поленницу… Вообще-то Ютка не любила праздники, как, наверное, большинство женщин, потому что ей все приходилось делать самой. Да чего же тут удивляться: ведь бабушка давно уже ничем не могла ей помочь. Затем мысли ее перескочили на Миклоша.