Сны над Танаисом (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич

- Ты - Манемс, сын Патека, - сказал я твердым голосом. - Я приветствую тебя и желаю тебе чистого света.

На миг взгляд Манемса помутнел и как бы провалился сквозь меня в пустоту. Когда его глаза, вернувшись в земные пределы, вновь встретились с моими, он произнес в ответ:

- Ты - Эвмар, сын Бисальта. Эллин, почитающий Аполлона. - Он помедлил и добавил, словно с неохотой: - Твое прозвище - Прорицатель.

Плохим словом я помянул старого жреца: его тонкая, злая улыбка дотянулась и до самого Вавилона.

- Я пришел увидеть тебя, - сказал я. - Мой путь был долог, но прям и удачен. Ты послан в царство живых с великой целью. Что видишь ты в жизни людей?

- Борьбу света и тьмы, - был мне ответ, в котором я не услышал ничего нового.

- Как поступишь ты в царстве живых? - вновь спросил я.

- Скажу. И словом отрину тьму от человеческих душ, - ответил он быстро, словно заученную фразу.

- Подобно Христу? - спросил я.

Он взглянул на меня с удивлением, как на невежду.

- Христос, Будда, Моисей - они прошли свои отрезки пути. Наступил мой черед - конца пути достигну я.

Мне вдруг стало не по себе. Я вдруг понял, что не вижу его душу. Мои впечатления не сочетались в ясный узор правды. Передо мной стоял сильный человек, но еще не избранник небес, как если бы его рождение на земле только предстояло. Его слова требовали благоговения, но обнаруживали больше юношеского самолюбия, чем дара прозревать корни страстей. Невольно в этот миг я возроптал на свою судьбу, решив, что она не позволяет мне узнать зерно, из которого наконец взрастут счастье и справедливость в этой кровавой "вечности, беспредельной в обе стороны", о которой вздыхал император Марк Аврелий.

- Ты сомневаешься, - сказал он, заметив мою растерянность.

Я ответил так:

- Вряд ли. Но я смотрю себе под ноги и замечаю острые камни. Мы отличаемся от обыкновенных людей, Манес, не так ли? Нам суждено ходить горными тропами у самых обрывов и по краям ущелий. Внизу - тонкие дороги людей, маленькие домики и крохотные фигурки. Мы видим сверху начала дорог и их концы. Мы сверху видим бандитов, поджидающих жертву, видим и саму жертву за сотни стадиев до засады. У нас завидное положение. Порой нам даже удается докричаться до жертвы и остановить ее на пути. Тогда мы рады и довольны собой. Мы слишком увлекаемся наблюдениями сверху и оттого начинаем спотыкаться на собственных тропах, где тоже полно камней, а то и засад.

- Жалеешь себя, - скривил губы Манес.

- И это вряд ли, - сказал я. - Часто приходилось выбирать между двух зол и принимать жестокие решения. Их груз давит. Ты моложе. Задумаешься позже. А возможно, у тебя более прямая судьба... Отринуть тьму от душ? Благородная цель. Но смотри. Сейчас полдень и нет теней. Вся тьма забилась в щели между камнями. Но солнце вот-вот начнет закатываться, и тени потянутся... в царство живых... День всегда сменяется ночью. А ночь - днем. Не так ли и в душах?.. Не ищи во мне мудрости. Ее нет во мне, и потому нет мне покоя. Лучше ответь без усмешки и удивления.

Манес напряженно смотрел мне в глаза.

- В душах нарушена гармония дня и ночи, - произнес он подавленным голосом, словно ощущая боль в груди. - И в полдень, не прячась, далеко тянутся тени. Я пришел восстановить силу света.

- Да помогут тебе твои боги, - искренне пожелал я ему.

- Чем живешь ты? - спросил он.

- Врачеванием, - прихвастнул я безо всякого желания покрасоваться или оправдаться. - Я начинал с чирьев. Но теперь, сдается мне, я замахнулся на слишком великий недуг. Пытаюсь сводить чирьи с тронов, остановить гибельную варварскую лихорадку, очистить кровь в эллинских жилах. Порой мне кажется, что я взялся омолодить Сократа уже после того, как он принял цикуту. Вместо отваров и настоев я прописываю лекарство римских когорт и сам достаю лекарство в нужном количестве.

- Суетишься, - коротко вздохнул Манес. - Римские легионарии на закате Империи отбрасывают длинные тени.

- Я хочу спасти родину, - сказал я сокровенное, что и для себя самого не произносил словами.

Манес помолчал.

- Кто этого не хочет? - еще тяжелее вздохнул он. - Немногие отщепенцы. Но более крепкие стены возведет твой народ, лишь поверив твоему сильному слову и силе твоего человеческого врачевания. Большего не сумеет ни он, ни ты.

- Мне мало слова, - признался я. - Моя судьба - не успевать со словом. Так складываются обстоятельства. Псы нападают - остается защищаться. Или защищать. Такова моя судьба.

- Я понимаю тебя, - кивнул Манес, - но ты сам посадил свою судьбу в золотую клетку. Злом и мечом борется со злом только зло.

Я тотчас вспомнил, кто уже говорил мне это. Мы оба в нашем разговоре повторили слова Закарии.

- В этом мире, - продолжал Манес, - зло - змея, пожирающая свой собственный хвост. Но это кольцо - вечно.

- В Мемфисе это кольцо - символ силы, - добавил я.

- Пусть так. - Манес помолчал в раздумье и сказал: - Я бы хотел увидеть твой Город.

- Приходи, - ответил я ему, - Я буду рад тебе.

Когда я вернулся в Танаис, я узнал, что Невия стала женой Аминта, младшего сына Кассия Равенны.

Тень холодного одиночества снова потянулась от моих стоп вперед, далеко вперед - по моей дороге.

Я встретил Невию на пути с торга. Я отошел в сторону и отвернулся. Оставив на месте носильщика, она сама подошла ко мне.

Мне трудно дышалось в те мгновения - давило грудь, но улыбки Невии я не дождался. Ее глаза блестели слезами.

- Прости меня, Эвмар, - поспешно проговорила она. - Ты все поймешь. Не бойся взглянуть в свою душу. Ты никогда не любил меня, по только - себя, свои мысли и свою силу. В твоих глазах - вихрь смертей и пожаров. В своем сердце ты сокрушаешь царей и бросаешь на смерть легионы воинов. В тебе горит мука войны гигантов. Она обжигает меня. Мое сердце не вытерпит жара твоей судьбы и твоих мук. Я не в силах, Эвмар... Прости. Мне нужен покой и тихий огонь очага. За тобой же всегда тянется ветер смертельной опасности. Я молилась за тебя. Но страх точил мое сердце. Я боюсь твоих глаз и твоей судьбы... Я умоляю тебя, не держи зла на Аминта. Он - добрый. И он слабее других. Я нужна ему больше, чем тебе, Эвмар. "Нужна" - я знаю, что ты хорошо понимаешь такое слово. Он тоже страдает, Эвмар. Его мучают те же мысли, что и тебя. Но его душа нежней и беспомощней. Я буду молить богов, чтобы ты сумел стать его другом. Ему не хватает такого друга, как ты. Только береги его судьбу. Не обожги ее. И прошу тебя - не покидай меня совсем. Будь поблизости. Ведь я... ты дорог мне, Эвмар.

Ее губы трепетали, как крылья мотылька. Спеша и сбиваясь, она выговорила все слова, которые приготовила для нашей встречи. Слезы покатились по ее щекам, и она, отвернувшись, ушла прочь.

Я же почти не слушал ее - я только следил за ее губами, дожидаясь хотя бы отблеска улыбки. Больно было сердцу, но не вспомнило оно своей улыбки. Кого же любил я? Азелек? Невию? Или их улыбку, напоминавшую мне о матери?

Жестокая правда была в словах Невии. В страхе и сомнении я оглянулся назад.

Не унизил ли я цели? Не поспешил ли в средствах? Камни заколебались под ногами на самом краю пропасти, вокруг же опустился мрак.

Между тем мне исполнилось тридцать семь лет, и конец отпущенного мне срока был уже близок. Я спешил укрепить фундамент своего дела, и потому новые сомнения были втройне мучительны.

Из Империи потянулись тревожные вести, которые я давно провидел, но, поднятые вихрем моих сомнений, они заклубились надо мной грозовыми облаками.

Смута в Риме росла. В отсутствие Максимина город горел и волновался. Наконец Сенат собрался с мыслями и силами и придал бунту ясные формы. Фракиец поспешил к своему трону, но увяз у первой же мятежной крепости. "Там ему - могила". Едва я успел так подумать, как легионарии Фракийца, изголодавшись на болотах под Аквилеей, зарубили владыку Империи и, глотая слюни, кинулись за продовольствием на рынки еще вчера осажденного ими города. Дурная комедия, вздохнул бы Сенека, воспитавший дурного актера-императора.