Сны над Танаисом (СИ) - Смирнов Сергей Анатольевич

Только сейчас я вспомнил о стеклянной куколке, которую купил для дочери в Александрии. Ее глаза посветлели, и мы долго смотрели друг на друга. Я переглядывался с дочерью, как когда-то с отцом.

Я увидел в глазах Азелек великую силу, какую не находил еще ни в ком. С даром, зревшим в моей дочери, не сравниться моему.

- Слились две силы: моя и Сафрайи, - сказал я Газарну.

- Ты говоришь правду, - кивнул он. - Так перед смертью вещала нам Далла. "Радуйтесь, к вам пришла великая жрица. Теперь боги не оставят вас. Она спасет твой народ, Газарн, от огня, что поднимается уже в степи".

Мое сердце дрогнуло: значит, и варвары уже робеют перед далеким гулом чужеземных копыт.

Газарн заметил мое смятение. Он шевельнул пальцами, и Азелек беззвучно выпорхнула из шатра.

Мы долго пребывали в молчании, и я невольно следил за пологом шатра, как он играет на легком ветру солнечными лучами, то ловя их, то пуская внутрь.

- Я счастлив, - сказал я багарату, - что моя дочь Азелек убережет твой род. Но я несчастлив. Кто убережет мой Город?

- Ты хочешь уберечь его, - сказал Газарн, не то спрашивая, не то утверждая.

- Что предрекают твои жрицы? - спросил я. - Город падет?

- Ты способен видеть завтрашний день, - усмехнулся Газарн. - Что же, твоя сила изменяет тебе?

Я ответил:

- Неминуемую гибель можно увидеть только холодным глазом. Когда умирала моя мать, мое сердце слепло и отворачивалось от завтрашнего восхода. Я слишком люблю этот Город, потому смутно вижу только свою смерть.

- Ты - эллин. Чужой, на чужой земле и в чужих одеждах, - без жалости вздохнул Газарн, - Я не завидую эллинам Танаиса, их судьба пуста.

- Мы не выбираем родителей и судьбы, - сказал я, чувствуя прилив гнева. - Есть воля богов.

Газарн посмотрел на меня с улыбкой и заговорил по-иному:

- Если лодку все время держать на плаву, когда-нибудь ее днище размокнет, и она утонет. Так же и Город. Когда-нибудь он падет. Ты взялся за дело, но боишься ненужного труда. Ты задумал уберечь Город, но боишься, что участь его уже решена. Ты торгуешься с судьбой тем, чем нельзя торговаться. Падет Город или нет - не твоя забота. Твоя забота поступать так, как велит сердце, а боги увидят сами, изменил ты ему или нет. Когда великий огонь поднимется в степи, кони уйдут, если хватит сил, корабли отплывут далеко от берега. Что убережет Город, стоящий на месте? Ров? Высокие стены? Что убережет от огня неподвижные травы? Ветер унесет их семена, или корневище, оставшись под землей, даст новой весной на старом пепле новый побег.

- Где корневище Города? - невольно спросил я Газарна.

- Ты умеешь видеть то, что уже решено богами, - сказал он. - Научись видеть то, что еще не решилось и пока зависит от твоей собственной воли.

Я промолчал. Кивнуть означало непонимание, возразить означало глупость.

- Ты проделал лишний путь, - добавил Газарн. - Впредь меняй вовремя сапоги и чаще вспоминай добром Даллу.

Я так и не понял, с чего должен начать, и удивился, что разговор с багаратом немного успокоил душу.

Уходя, я встретил Сафрайю. За время странствий я стал другим Эвмаром, и она стала другой Сафрайей. Минуло девять лет. Ее бедра раздались, волосы поблекли, движения смягчились и потяжелели. Ее глаза не сверкнули ни радостью встречи, ни любовью, ни ненавистью. Видно, крепкое зелье сварила старая Далла и силен был ее заговор, когда она играла нашими судьбами, открывая Азелек, великой жрице-спасительнице аорсов, дорогу в царство живых. Вся сила души и памяти Сафрайи ушла в ее дочь. В мою дочь. Теперь мы встретились все трое, но каждый шел один, по своей дороге. Дорога Сафрайи вела по прошлогоднему жнивью, моя - в густые заросли терновника, дорога Азелек вела на зацветающий холм, а с него поднималась на белые облака.

Я знаю: по утрам Сафрайя тихо, без слез, молится за меня. О великий Аполлон! Не брезгуй душой варварки, отведи от нее беду и пошли ей покой...

Я, однако, вновь заколебался перед вратами Города, когда вернулся к ним в новых сарматских сапогах. Что увидел я за его стенами? Там, как в чаще Цирцеи, закипали темные страсти. Там в безумстве делили власть, спешили нажиться и усладить похоть. Мало кто прислушивался к ветрам и присматривался к небу. Кем я должен был войти в Город? Показать чудо, исцелять и увещевать?

Я исцелял, но в этом Городе торговцев и рабов со мной спешили расплатиться монетой, а в чуде видели только развлечение. Рабы же пучили глаза и падали ниц. Их нельзя было просветить - разве что поднять на бунт, бессмысленный в этой глухой степи. Нравы пали. Росло искушение отступить. Я вновь оглянулся на Лузитанию и Цезарею.

Но разгорелось мое упрямство. Я знал, что сильнее всех, и отступить от своей цели было позорно.

Мне досталась задиристая судьба, и от нее не уйти. Сколько раз, невольно свернув за угол, я натыкался на несправедливость: злой надругался над добрым, сильный бил слабого. Я не сумел стать праведником, ни слова моего, ни взгляда недоставало, чтобы прочно утвердить правду. Я умею вовремя появляться и лихо вступать в драку - вот моя судьба.

Здесь, в Танаисе, мне нужно было стать вездесущим и на время неистребимым. Моя смерть пока раскачивалась вдали, как не доставший до дна якорь.

Пяти лет мне хватило, чтобы стать вездесущим и неистребимым. В любое время дня и ночи меня охотно и без удивления стали принимать у себя все - от начальника караула до пресбевта. Я научился узнавать почти все про всех. Меня возненавидели жрецы, но стали приходить ко мне, преклонив головы, за советом. Меня начали зазывать на высшие должности во все фимасы. Прорицатели и гадалки, потеряв доход, сбежали из Города.

Да, я воспользовался тем, что провидел чужие сроки. Я врачевал и прорицал честно. Даже мои враги - даже мой самый опасный и могущественный враг, жрец Аннахарсис - не стыдились и не боялись доверять моему слову.

Слухи и небылицы потекли обо мне. И тем не менее прошло много времени, прежде чем у меня появилось прозвище. Оно прилипло к моему имени лишь тогда, когда моя смерть и мое бесчестье стали необходимы Аннахарсису.

Многим сильным властью стала нужна моя смерть. Многим я мешал своей необъятной по размаху интригой. Но мой якорь еще не зацепился за дно. Наемные убийцы теряли меня, а отравленное питье проливалось на пол. Однако я решил разом покончить со всеми лишними хлопотами и приключениями и распустил слух, что вслед за моим убийством его исполнителей и зачинщиков хватит жестокий паралич. Вместе со своими друзьями я разыграл несколько пугающих фокусов, и с тех пор даже подвыпившие драчуны стали обходить меня соседними улицами.

Мое сердце превратилось бы в камень, если бы я не встретил Невию. Ей было семнадцать лет. Наполовину варварка, своей улыбкой и невесомой походкой она напомнила мне Азелек. Я не имел ни времени, ни права часто видеть свою дочь и открыто любить ее. Невия жила в Городе, и я, стыдясь своей слабости, начал следить за ней. Я сошелся с ее отцом. Сначала он сторонился меня, боясь близкого знакомства, но я вдохнул великий успех в его торговые дела, и он пустил меня в свой дом.

Я жил улыбкой Невии, стараясь уберечь ее от своей судьбы. Легко ли уберечь цветок в горстях, держа руки над самым огнем?

Я полюбил Невию, и меня наконец перестал терзать проклятый вопрос: ради кого спасать этот Город жадных торговцев и их рабов. Я поразился своей слепоте: мне, прозревшему тени в глубинах времен и чужие судьбы, только новая любовь открыла, что в этом Городе живут не только скаредные купцы и хитрые властолюбцы.

Я любил сидеть рядом с Невией у очага и перебирать губами бусины на ее шее. Она расспрашивала меня о дальних странах, и я рассказывал ей о египетских гробницах и о британских чащобах.

- Ты будешь моим Одиссеем! - смеялась Невия.

И я смеялся ей в ответ, а душа моя тосковала, зная, что самое долгое плавание Одиссея еще впереди.

Когда я поднимался на сторожевые башни Города, я находил глазами крышу дома Невии и посылал в небеса добрую молитву. Так я обычно стоял несколько мгновений, пока радость не уступала хмурой тревоге, и я невольно отворачивался в сторону, откуда дули на Танаис ветры несчастий.