Лесной фронт. Задача - выжить - Алексей Замковой

Посмотрел на свои, давно просящиеся на пенсию, сапоги и решил снять обновку с немца. Потом долго думал куда их приспособить — в мешке они явно заняли бы слишком много места. В итоге, просто перевязал их какой-то бечевкой, найденной в ранце одного из немцев, и перекинул через плечо. Сапоги натолкнули меня на мысль, что неплохо было бы обновить гардероб полностью. Мои лохмотья уже не только не имели никакого вида, но и, не стиранные с того момента как я их одел, жутко воняли. Впрочем, никого кроме меня это, похоже, не беспокоило — от большинства членов отряда пахло не лучше. А что вы хотите? Здоровые мужики уже месяц (плюс-минус) летом в лесу, лишь изредка моясь и стирая одежду. Но, с другой стороны, как посмотрят ребята на то, что я буду ходить в немецкой форме? Дилемма, однако. Поразмыслив, я вспомнил один из своих любимых сериалов — 'Штрафбат'. Если там, на фронте, бойцам сходило с рук ходить в немецкой форме — почему не получится у меня? Приняв решение, я снял штаны с ближайшего немца, поискал глазами куртку поцелее, выбрал одну, единственным изъяном которой была дыра в спине с начавшей уже запекаться кровью вокруг. Ничего, дыру и зашить можно — на моей гимнастерке их гораздо больше. А кровь уж как-то отстираем.

К тому моменту, когда уж почти стемнело и Митрофаныч решил, что трофеев уже хватит и пора уходить, о чем он оповестил нас своим гулким голосом, я давно заполнил свой мешок и наполовину забил трофейный ранец. В основном, мою добычу составляли подсумки с маузеровскими патронами и галеты. Еще нашлось штук восемь консервных банок. Трофейный автомат все так же висел на плече, а к списку найденного оружия, лежащего в мешке и ранце, добавились двенадцать гранат — восемь М-24 и четыре М-39 — и три пистолета — один 'парабеллум' и два 'вальтера'. Но главным моим сокровищем стали семь пачек сигарет, включая четыре уже начатые, один серебряный портсигар с надписью на немецком, в которой я разобрал только 'Мой любимый Хельмут', два кисета с табаком и кусок мыла. Еще подобрал пару зажигалок — старые начали выдыхаться, да и просто люблю зажигалки, и золотые карманные часы. Причем часы взял не из жадности, а просто потому что привык знать время.

После команды Митрофаныча, на обочине дороги понемногу начали собираться нагруженные бойцы. У нескольких из них я заметил за плечами по два мешка, как и у себя. В конце концов собрались все, кроме старшины. Тот прокричав откуда-то из недр уцелевшей машины, что сейчас идет, еще минуты две чем-то там шуршал. Когда старшина тяжело спрыгнул из кузова на землю, я заметил у него в руках 50-миллиметровый миномет. Поставив добычу на землю, он вытащил из кузова еще два лотка с минами и ящик с инструментами.

— В хозяйстве такая штука пригодиться. — пояснил он Митрофанычу, указывая на миномет. — И инструмент лишним не будет.

А я стоял и думал как мы будем тащить все это добро в лагерь. Кроме нагруженных мешков за спинами большинства бойцов, у наших ног лежала здоровенная куча оружия — в основном, карабины, но среди них виднелись еще два МГ-34, рядом с которым лежали патронные ящики и шесть сменных стволов к пулеметам. Еще один МГ-34 с присоединенным 'кексом' держал один из бойцов, которых Митрофаныч отослал в начале обезвредить мотоцикл. Теперь еще и миномет с лотками. Двадцать мин, почти по килограмму каждая, плюс вес лотка. Подобная мысль пришла в голову не только мне. Многие бойцы с таким же сомнением смотрели на кучу оружия. В итоге, было принято решение взять трофеев столько, сколько сможем унести. В первую очередь — одобренный Митрофанычем миномет с боекомплектом, пулеметы с патронными ящиками и все найденные патроны. Так, примерно половина карабинов была приведена в негодность — затворы извлечены и заброшены подальше в заросли, а приклады разбиты об деревья. Остальное пристроилось на наших спинах.

Не забыв поджечь вторую машину, мы отправились в обратный путь и углубились в заросли. Я чувствовал себя верблюдом. На левом плече висит набитый мешок, к которому я еще и привязал сапоги, на правом — чуть меньше набитый, но тоже тяжелый ранец. Рядом с ранцем висит автомат, а в руках карабин. По-моему, на ишаков навьючивают меньше. Почему не сделать хоть какие-то носилки, а еще лучше — тележку? Хотя, тележку делать не из чего, а с носилками через лес между деревьями, кустами и прочей растительности идти — удовольствие маленькое. Хорошо хоть удалось увильнуть от переноски лотков с минами — если б на меня навьючили еще двенадцатикилограммовый ящик, я б свалился на месте.

Остальные были нагружены не меньше меня. Каждый тащил на себе столько килограмм железа, что раньше б никогда не поверил, что с таким грузом можно устраивать поход на такое расстояние. Однако, несмотря на загруженность, настроение бойцов было веселое. То и дело из строя звучали шутки и ответные смешки. Люди радовались жизни, радовались тому что живы. Для сорок первого года даже такая победа была Победой, именно с большой буквы. Группа из двадцати человек, с трофеями и без потерь, возвращалась в лагерь.

Обратная дорога заняла на целый день больше времени. Я не буду описывать как мы добирались назад потому что плохо помню. Примерно через полночи ходьбы по лесу с тяжелыми трофеями, сознание перестало фиксировать что-либо, кроме спины идущего впереди. Я просто тупо переставлял ноги когда мы шли, падал на месте, когда Митрофаныч объявлял очередной короткий привал, что-то ел и снова поднимался, когда меня расталкивали, говоря, что пора идти дальше. Помню только, что очень сильно пожалел о своей жадности там, на дороге, во время сбора трофеев.

В лагерь мы пришли на рассвете. Здесь уже вовсю кипела жизнь, сновали по своим делам партизаны, от кухни доносились запахи еды и раздавался стук топора. Остальные участники налета на немецкую колонну были в ненамного лучшем состоянии и Митрофаныч, осмотрев свою группу, просто махнул рукой, приказал отдыхать и отправился докладывать командиру сам. Никто не спорил. Поглядев вслед удаляющемуся в направлении командирского шалаша Митрофанычу, мы расселись под ближайшими деревьями. Дальше я спал. Спал долго — до самого вечера.

Снился мне какой-то бред. Вначале я долго бежал по темному лесу. От кого бежал и зачем — не знаю. Потом, вроде в кого-то стрелял… А, уже под конец, приснился мне интересный эпизод, который почему-то намертво врезался в память. Знаете, так бывает — зачастую наутро в голове остаются только обрывки сна, которые, подобно клочьям тумана под солнцем, постепенно растворяются и исчезают, а иногда какие-то моменты сна крепко закрепляются в памяти и их отчетливо помнишь даже спустя годы. Так было и с этим сном.

Я сидел у костра. Вокруг из мрака выглядывали деревья, что-то шуршало и потрескивало. Огляделся — оказывается я у костра не один. Вокруг пляшущих языков огня сидели Терехин, капитан и Михалыч — старший сержант, который погиб возле аэродрома. Причем все выглядели вполне здоровыми, без всяких следов ранений. У Терехина исчезла рана на голове и выглядел он так же как в нашу первую встречу — даже немного… живее что ли? Насчет капитана я не знаю, но его костыля нигде не было видно, из чего я сделал вывод, что с ногой у него уже все в порядке. Ну и Михалыч тоже выглядел вполне живым и здоровым. Он затянулся сигаретой и выпустил густой клуб дыма.

— Ну и как у вы там у себя, в будущем, живете?

В каком будущем? Когда они меня успели расколоть? Или я сам рассказал? Нет, это вряд ли. Я же 'потерял память' и, вроде бы, вел себя осторожно. По крайней мере, ни в НКВД, ни в больницу меня пока не тащили. Но если спросил — значит знает? И не сделаю ли я себе только хуже, начав все отрицать?

— Как живем? — услышал я свой голос. — Нормально живем. Работаем, отдыхаем… даже, если честно, скучновато немного.

Ну вот, вместо того что б все отрицать — спалился полностью. Теперь выкручиваться поздно. Придется отвечать.

— Скучно, говоришь? — не отставал сержант. — А где ж ты работаешь, если скучно?

— Работаю простым офисным работником… — пожал плечами я, и, вспомнив, что понятие 'офис' вряд ли знакомо советскому сержанту в 1941 году, пояснил. — 'Кабинетным', в смысле.

— Кабынетный… — разочарованно протянул сержант. — А воюешь так, ничего. Чего ж ты в армии не остался-то?

— Да я, собственно, и не служил… — лица сидящих вокруг костра удивленно вытянулись и я поспешил объяснить. — С детства мечтал об армии. До восьмого класса даже собирался в суворовское поступать, а потом… потом передумал. Поговорил с людьми, наслушался про дедовщину… Платят еще мало…

— То есть как это 'платят мало'? — в разговор включился политрук. — Это как — за деньги Родину защищать?

Глаза у Терехина аж горели. А может это в них отражался свет костра?

— А на заставах мы в июне за деньги гибли? И под Киевом в ДОТах трупы жрали, но отстреливались до последнего патрона, а потом сами себя подрывали? А под Москвой мы из музейных пушек по немецким танкам стреляли тоже за деньги? Нет, брат, мы эту землю своими костями устилали с запада на восток и, потом, с востока на запад — до самого Берлина — не за деньги. Мы за Родину гибли!