Восемь плюс один - Роберт Кормер

— Знаете, в чем дело?

— В чем? — возбужденно спросил Роджер Гонтьер.

— У нас нет цели, — ответил Жан-Поль, будто напоминая нам нечто, повторяемое им миллионы раз. — Мы должны знать, зачем устраиваем набеги на чужие сады, если не только для приключений, — его пальцы снова щелкнули. — Я знаю, что мы можем помочь бедным!

— Бедным… — усмехнулся Джо-Джо.

И мне стало ясно, почему он усмехнулся: бедняками были мы все. Бедность могла быть разной. Были кое-как устроенные бедные, такие как отец Роджера — управляющий торговой лавкой. Мистер Гонтьер был беспокойным, широкоплечим человеком, которого мучило нечто, называемое кредитом. Я слышал, как отец говорил: «Бедный Гонтьер — он набрал столько кредита. Когда он будет все это возвращать? Когда-нибудь у него заберут магазин, и все его дело рухнет, раздавив под собой его самого». Как бы то ни было, Роджер и его семья хорошо одевалась, и у них всегда на столе была еда. При этом они не прекращали бедствовать, как и наша семья, которая стала жертвой Депрессии и сезонных увольнений с гребеночной фабрики. Сокращение производства происходило регулярно, по нескольку раз в год, и как всегда под сокращение попадал мой отец. В тот год как обычно фабрику закрыли в июне, но на этот раз работа не началась ни до четвертого июля, ко Дню Независимости, ни в жаркий август. И, когда отец оставался без работы, то становился тише, начинало не хватать смеха, присущего таким гигантам, как он. Его болезненное молчание и исчезновение запаха пива начинали угнетать всех членов нашей семьи. На самом деле, у нас все было не так уж плохо, как многим другим семьям, членам которых каждый день приходилось приходить в специальные отделы городской власти за бумагами и подписями на них, с которыми они могли получить на каждого по банке с консервами, с супом и пакеты с какой-нибудь едой на Майн-Стрит. Думаю, что у отца был некий скрытый страх перед тем, что нам также придется обращаться за подобной помощью. Но хуже всего прошлось по-настоящему бедным, тем, кто жил в ветхих лачугах на самой окраине Френчтауна за мусорными дворами, где никто никогда не убирал. Это место мы называли «супом по алфавиту», потому что улицы там не имели названий. Они обозначались буквами: А, B, C и так далее. Дети из этих мест не появлялись ни в школе прихода «Сент-Джуд», ни даже в той, что была на Шестой Стрит. Те, кто там жил не являлись ни французами, ни ирландцами и уж точно ни янками. Казалось, что они были никем и ничем: бродягами, временщиками, не имели корней или даже документов.

— «Суп по алфавиту», — объявил Жан-Поль. — Завтра вечером, мы совершаем набег на большой сад Туассантов на Седьмой Стрит, награбленное приносим в «суп по алфавиту», и оставляем это на порогах их домов.

— Эй, — возразил Джо-Джо Туассант. — Это — сад моих «пепер» [4]. Я не могу грабить сад своего дедушки.

— С благими намерениями, — ответил ему Жан-Поль.

— Это как Робин Гуд и его банда, — начал объяснять Роджер. — Грабить богатых, чтобы помочь бедным.

— Мои «пепер» отнюдь не богаты, — ответил Джо-Джо.

Поскольку уже было решено, то я погрузился в свои мысли. Мне не был нужен робингудовский визит в «суп по алфавиту» по причине, о которой мои друзья никогда бы и не догадались. Их напугало и оттолкнуло бы от меня, если бы они узнали, что я туда приходил и зачем — чтобы навещать Джеферсона Джонсона Стоуна. Это началось еще в начале этого лета, когда я шел через «суп», чтобы сократить дорогу к свалке, где обычно подбирал фольгу от пустых сигаретных коробок или медный провод. И то, и другое можно было сдать за небольшие деньги старьевщику Джеки, приходящему во Френчтаун каждую субботу.

— Эй, парень, — услышал я голос.

Я обернулся, чтобы увидеть увальня с рыжими волосами, который был, наверное, не старше меня, но намного крупнее. Он стоял в двадцати футах. Во всем его виде не скрывалась угроза, а в желтых глазах горел вызов.

— Что? — жалко заскрипел мой голос, и мне стало ясно, что я в опасности.

— Иди сюда.

Я развернулся и побежал, направившись в проем между перекосившимися домами в узкий проулок, выводящий на пустырь. Ноги подо мной топтали землю. Сердце чуть ли не выскакивало из груди. За спиной я слышал, как приближаются шаги моего преследователя. Оглянувшись назад, я увидел, что он почти уже меня догнал. Я вытащил из кармана шар фольги в надежде на то, что интерес к моей добыче его остановит, но он упорно продолжал меня преследовать. Он был все ближе и ближе, и, в конце концов, уже не было сомнений в том, что он меня поймает. И, когда я уже собрался вскочить на шаткий забор, его нестриженные ногти вцепились мне в рубашку и потянули назад. Упав на землю, я поднял на него глаза. В его злых глазах была довольная улыбка.

— Нутси!

Голос взорвал воздух, будто двухдюймовая ракета для салюта. Мой противник начал колебаться.

— Нутси, остановись.

Нутси обернулся, и я начал наблюдать за его глазами. Между болтающимися досками забора появился еще один парень. Я тут же подумал о плитке шоколада «Херши» с миндальными орехами. Он выглядел маленькой, худой, темно-коричневой фигуркой. На нем была несколько ему великоватая, помятая и изношенная одежда. Он приблизился к нам. Его враждебность выражалась еще острее, чем потенциальное насилие Нутси, но в походке твердо рисовалось достоинство. Казалось, он был частью невидимого парада, на пути которого оказались мы вдвоем с Нутси.

— Я ничего ему не сделал, Джеф, — заскулил Нутси. — Я лишь хотел немного попугать этого канака.

Подошедший к нам парень нахмурился и с презрением отмахнулся от Нутси, а затем повернулся ко мне. Я еще не был знаком ни с одним негром и ни разу не видел ни одного из них так близко, лишь только издалека на дальней окраине или в кино — Фарина в комедии «Наша шайка» или вечно напуганного негра, закатывающего глаза во всех фильмах, снятых с Чарли Ченом. Мой отец упоминал их как «Ле Нуар» [5], хотя он редко называл их неграми. В маленьких городках Новой Англии они фактически не существовали, а во Френчтауне их не было вообще.

Все это вспыхивало в моем сознании, когда передо мной стоял настоящий негр.

— Что ты тут делаешь? — спросил он резко, когда Нутси исчез из вида.

Поднявшись на ноги, я ответил:

— Я лишь хотел сократить дорогу, а этот безумец погнался за мной.

Мы смотрели друг на друга. Цвет его кожи смутил меня: мне надо было объяснить отцу, что «Ле Нуар» — это неточное описание. Он был далеко не черным.

Я понял, что обязан ему за то, что он спас меня от малолетнего маньяка с рыжими волосами, и, отряхнувшись, пробормотал: «Спасибо».

— Что ты сказал? — спросил он, все еще с вызовом в голосе. Хотя, возможно, он был где-то на год младше меня, и, даже, несмотря на его излишне худое телосложение, я почувствовал, что он может быть опасным противником.

— Я сказал: «спасибо», — мое раздражение сделало мой голос резким. И проверил содержимое карманов, чтобы убедиться в том, что связка медной проволоки была на месте.

— Что это? — спросил он.

Я рассказал ему о меди и других цветных металлах, которые можно сдать старьевщику Джеки.

Он протянул мне руку. Я был поражен, увидев розовую ладонь — бледный остров в море темной плоти. Вздохнув, я отдал ему в руки комок потемневшей меди. Все это стоило не меньше, чем двадцать центов.

Он изучал проволоку секунду или две и вернул мне назад. Я втиснул проволочный комок в карман и развернулся, чтобы как можно быстрее оставить этот «суп по алфавиту», чтобы поскорее вернуться в безопасное пространство моих улиц.

— Знаешь что? — крикнул он мне вслед.

— Что? — спросил я, оборачиваясь через плечо, но без особого интереса к его вопросу.

— Некоторые задерживаются тут и смотрят на нас, будто на зверей в зоопарке, или как на нечто из потустороннего мира, — сказал он. Это был самый мягкий голос, который я когда-либо слышал, будто карамель, льющаяся медленно и лениво. Он пропускал глаголы, потому что для нас обоих они несли слишком много трудностей, чтобы о них в тот момент думать.

— Сделай так, чтобы Нутси ушел, — сказал я.

— Он уходит.

Вспомнив, что он о чем-то хотел меня спросить, я засмеялся, и он тоже. Чтобы стать друзьями, нужно вместе смеяться или плакать, часто говорил мой отец.

— Что такое канак? — спросил меня этот негр, в его голосе вдруг проснулась искренность, когда он подошел ближе.

— Все знают, что такое канак, — подозрительно ответил я.

— Я не знаю.

Я рассказал ему о французских канадцах, о том, как они оставляли заморенные голодом и засухой фермы, которые истощались как лужи на солнце и искали судьбу на великолепной американской земле. Заметив его интерес к моему рассказу, я выложил ему сомнительную историю о том, как мой дедушка тайком переправил через границу одного из своих племянников в мешке, лежащем на его плече.