Свет озера - Бернар Клавель

— Внимание, останавливайтесь… Все останавливайтесь! — крикнул он.

Откуда-то сзади послышались голоса:

— Да мы еще мост не переехали!

— Останавливайтесь и ждите!

Мрак сгущался. Подмастерье забрался в свою повозку и зажег фонарь. Весь обоз нетерпеливо ждал.

— Ты, чертов подмастерье, видать, хочешь, чтобы мы так и остались здесь на веки веков?

— Ох, нечего сказать, хороша ваша цеховая дружба, зря только языком трепал!

— Никакого твоего Жоттерана и на свете нет, просто выдумал!

Пока это были еще шуточки, но Бизонтен уже понял, что все эти ядовитые выпады — явные предвестники начинающейся бури. Он спрыгнул с повозки и, держа фонарь в руке, стал спускаться по берегу к реке.

— Если ты рыбу удить собрался, постарайся какую покрупнее поймать, жрать охота!

Вдоль повозок пробежал смех, но его покрыл хриплый крик дылды Сора:

— Да он просто издевается над нами! Хороши же его дружки из Во, нечего сказать!

Несколько голосов вторили этому первому порыву ветра, ветра гнева, и, когда Бизонтен вновь поднялся на мост, ему не сразу удалось угомонить крикунов и постараться их образумить.

— Дерите глотку, сколько вам заблагорассудится, но не забывайте, что вы явились сюда из края, где гуляет чума. Оно и понятно, что здешние люди нас опасаются. Завтра утром я пойду повидаюсь со своим другом. А нынешней ночью мы спустим повозки к реке. Я хотел посмотреть, каков там берег. Видел там кучу хвороста, его течением нанесло, так что можно будет костер разжечь.

Кое-кто еще вяло огрызался, но усталость так сморила людей, что злоба сама собой потухла. Не обращая внимания на ворчунов, Бизонтен повернул свою упряжку, и пришлось остальным волей-неволей следовать за ним. Уже два дня назад с повозок сняли полозья, и теперь они одна за другой спустились с крутого откоса и очутились на лужайке, достаточно широкой, чтобы свободно разместиться здесь на ночь. Дядюшка Роша первым делом позаботился поставить повозки по кругу, так, чтобы внутри образовался как бы загон, куда можно было бы поставить лошадей, а значит, незачем привязывать их.

— Заслужили они отдых, пусть на свободе разомнутся, — заметил старик кузнец.

— А мы, мы что, значит, не заслужили того, чтобы под крышей ночевать, — крикнула одна из женщин.

— Не надо плакаться, — сурово заметила ей Ортанс, — здесь вам будет не так холодно, как в горах.

Все это происходило в полной темноте, если не считать белевшего во мраке последнего снега да света, казалось бьющего из-под земли, оттуда, снизу, где лежало озеро. Несмотря на усталость, несмотря на то, что его неустанно заботила судьба этих людей, особенно сейчас, когда после неудачной попытки попасть в город могла в любой момент легко вспыхнуть ссора, Бизонтен думал об озере. Близость озера околдовывала его. Он знал, как поблескивает вода в такие часы, даже назло туману, и ему так мечталось пройти вперед по берегу реки. Но ведь здесь были его люди, о которых он обязан был заботиться.

Распрягли лошадей, натаскали хвороста, весенний паводок щедро прибивал его к прибрежным кустам.

— И воды чистой нам хватит, и огонь будет, — заметила Бенуат, — а это уже немало.

Огонь быстро разгорался, хотя время от времени ветер прибивал его к земле и уносил дым к озеру. Дети и старики первыми уселись у костра, поближе к теплу, а взрослые продолжали собирать хворост, чистили лошадей, принесли воды, установили треножник, подвесили над костром огромный котел, налили туда воды, насыпали соли, положили толченое зерно и куски репы. На большом плоском камне пристроили поближе к огню здоровенный оковалок конины, чтобы поскорее его разморозить.

Но глаза у ребятишек слипались. Кто поменьше привалился на бок, тычась головенкой в первое попавшееся по соседству колено, лишь бы было на что опереться.

— Они ужина, пожалуй, не дождутся, — заметила Ортанс, — надо разделить остатки молока и дать им хлеба.

— Хлеба на всех не хватит.

— Хватит, дадим каждому по ломтику.

Разогрели молоко, и ребятишками занялась Бенуат, она резала хлеб, а если порция получалась меньше прочих, добавляла небольшой довесочек — все должны получить поровну. Ребятишек до того одолела усталость, что ни один малыш даже не захныкал. Каждая мать стояла рядом со своими детишками, внимательно следила за ними, с тревогой поглядывала на измученные личики, на эти закрывающиеся в полудреме глазенки. А кругом слышалось:

— И зачем только мы поехали.

— Вполне можно было в лесу пересидеть.

— Сумасшедшие мы, да и только, что забрались в этакую даль. Отсюдова нас гнать будут.

Блики огня пробегали по лицам, угрюмым, озлобленным. Бизонтен молча слушал, изредка поглядывая на Ортанс, а та улыбалась в ответ, словно хотела сказать, мол, все рано или поздно образуется. Но подмастерье чувствовал, что, кроме Бенуат, Ортанс, Мари, кузнеца, Пьера и вечного молчальника старика цирюльника, остальные готовы обрушиться на него с упреками. Все эти мужчины, все эти женщины надеялись, что город приветливо примет их, город, о котором им столько наговорили как об обетованной земле, о тихой гавани, открытой для всех. Все они мечтали, что нынешнюю ночь проведут под крышей, а завтра, завтра смогут начать жить по-человечески.

Женщины уложили детей в повозки, стараясь прикрыть их остатками сена и соломы, вокруг костра сидели кружком мужчины, оставив пустое пространство там, где ветер пригибал к земле острые языки пламени. Похлебка начинала закипать, и пар приподымал тяжелую чугунную крышку, подребезжав, она опускалась на место. Мясо понемногу оттаивало. Царила тишина, слышалось только потрескивание огня. Долго длилась эта тишина, но когда наконец Бенуат поднялась, чтобы потрогать кончиками пальцев, достаточно ли оттаяла конина, Рейо вдруг проворчал:

— Ну, на сей раз мы и впрямь попали в беду… А главное, мы теперь далеко от дома, вот в чем горе!

— Верно, — подхватил дылда Сора, — вот что значит слушать разных чужаков, недаром они себя первыми умниками считают, куда уж нам, деревенщине, до них.

Кузнец молча поднялся, направился к своей повозке и вернулся с дубинкой в руках. Он встал спиной к костру, медленно обвел глазами тех, кто ворчит и злится, и сказал прерывающимся от волнения голосом:

— А я, я вот деревенский. Я, я старик, и терять мне нечего, поэтому предупреждаю вас: первому, кто произнесет слово, одно только слово, которое может посеять между нами раздор, тому я башку вот этой дубинкой размозжу… Вы меня знаете. Мы столько бед натерпелись, но самое страшное — это злоба, если она зародится между нами… Вспомните-ка о Мане.

Он снова взглянул ворчунам в глаза. Потом подошел к цирюльнику, как к самому старшему среди них, и спросил:

— Прав я или не прав, скажи, Симон?

— И да, и нет, — ответил старик. — Прав, коли говоришь, что между нами может зародиться злоба, но не прав, коли собираешься череп кое-кому проломить. Боюсь, мне не удастся его починить.

16

Эту ночь от Бизонтена бежал сон. От усталости ломило все тело. Казалось, оно налито свинцом, и свинец этот не позволяет ему подняться, и должен он лежать без сна в своей повозке, когда в других люди уже давно заснули. Ему жалко было помешать их сну. Если бы он не боялся разбудить их, он уж как-нибудь добрался бы до берега. Сквозь швы парусины он скорее угадывал, чем видел, как просачивается молочный свет невидимой луны, затянутой легкой дымкой. Он представлял себе еле освещенную воду, словно прикрытую неосязаемым пухом лунного света. Он, который видел океан, переплывал огромные реки, жил в самых красивых городах, редко к чему так любовно тянулся душой, как к этому озеру. Город, находившийся, как говорится, в четырех шагах от него и спящий за запертыми воротами, был как раз тем самым городом, где он был всего счастливее.

Почему? Да он и сам не знал почему. Добрые друзья, хорошие стройки. Работаешь в охотку. А еще и потому, что рядом с тобой эта непрерывно движущаяся вода. «Ради нее ты и привел их всех сюда». Уже несколько дней его мучила эта мысль. С самой границы, где барышня Ортанс сумела подкупить стражников, чтобы те пропустили их обоз. С той самой минуты, когда вместе с Ортанс и цирюльником они вошли в харчевню, в ее просторный темный зал. Ему припомнилось, как однажды добрался он до Безансона, путешествовали они тогда вместе с одним женевским подмастерьем. Радостное то было время. Время, когда он не платил за то, чтобы к нему относились уважительно. А теперь, переходя границу вместе со всеми своими спутниками, он видел, как Ортанс заплатила за то, чтобы всех этих изгнанников пустили переночевать в конюшню.

Наутро после еще одного спуска первый привал сделали они в Сен-Серге, где только один человек, сыровар, хоть и хмурый, но, видать, не злой малый, согласился продать им круг местного сыра и круг савойского, а также два каравая хлеба. В кантоне Во уже достаточно нагляделись на длинные вереницы бургундских беженцев, и, видно, сердца их ожесточились. Когда зашел перед их отъездом разговор о том, где им лучше всего осесть, крестьяне из Франш-Конте главным образом поминали Савойю. Многие уже уехали в те края, и здешним крестьянам было известно, что осталась еще в этой стране пахотная земля. И это он сам, Бизонтен, наговорил им столько о кантоне Во, и особенно о Морже. Но все здесь изменилось. И город на берегу озера наглухо запер свои ворота.