Ничья длится мгновение (сборник) - Ицхокас Мерас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну так как, понас Адомас?
Понас Адомас что-то обещает. Конечно же он постарается. Разумеется, он все сделает. Но, прощаясь, он думает о другом.
Что оставил я Веронике? Что?
А унес с собой много.
Не станет ли ей холоднее, если столько дала мне?
Ведь я-то ей — ничего. Ничего не оставил.
Может, нет у нас?
А может, не умеем давать?
На кладбище я не думал о ней.
На кладбище думают о мертвых.
Я думал о своих родных, думал и о Винцасе, единственном, кто остался ей, Веронике, хоть его и нет в живых, — не вернулся. И, не зная, где его могила, я видел ее здесь, на этом кладбище, среди родных и близких…
С кладбища я вернулся в зеленый сквер. Сел на лавку, задумался.
Я еще не знаю, как будет выглядеть памятник и как его назвать. Да это и не важно. Есть у меня просьба.
Ничего, что я вовсе не Адомас. Это только она зовет меня так. Все равно я здешний, тут родился. Был я… которым я был ребенком в семье Ятаутасов? Тринадцатым?
Когда наступят выборы и вы пойдете голосовать, пожалуйста, выберите меня. Хочу побывать однажды хозяином в своем родном городе. Я на мгновенье остановлю бег жизни. И давайте все вместе поставим на зеленом сквере памятник.
Они ведь не только мертвым.
Иногда их надо ставить и живым. Самым живым из всех.
Если нет, то скажите мне.
На чем держится мир?
Глава двадцатая
— Нет! Не надо памятников живым!
Уже было это! — крикнула она.
— Нет! Не надо памятников живым! Уже было это! — крикнула она.
Я молчу.
Если б кто-нибудь другой, не она это сказала.
Молчу.
Я ведь не спрошу ее так, как вас:
— На чем держится мир?
Ничья длится мгновение
Роман
LYGIOSIOS TRUNKA AKIMIRKA
Глава первая
Начало
1
Когда фигуры были расставлены, Шогер прищурился и, помедлив, взял две пешки — белую и черную. Он их спрятал в ладони и встряхнул.
— Ну, кто начинает? Я или ты?
Его уши подергивались, бледная кожа под редкими, прилизанными волосами вздрагивала.
Он волновался.
«Будь я индейцем, — думал Исаак, глядя на его шевелящиеся волосы, — я бы, наверное, срезал этот скальп…»
— Не знаешь? — спросил Шогер и выставил руки перед собой. — Если не знаешь, я скажу тебе. Все на свете — лотерея. Шахматы — лотерея, мир — лотерея и жизнь — тоже лотерея.
«Он здесь хозяин, и все-таки боится…» — думал Исаак.
— Знаешь что? Ты можешь выбрать. Я предлагаю тебе черные. В лотерее, как правило, проигрывают.
— Левую, — сказал Исаак.
— Ну, смотри.
Шогер разжал пальцы. На ладони была белая пешка.
— Еврейское счастье, — усмехнулся он. — Я не виноват: ты выбрал сам.
«Неужели это смерть? — подумал Исаак. — Я не хочу умереть. Разве есть на свете человек, который хотел бы смерти?»
И все же ему достались белые.
Исаак повернул доску, бросил взгляд на фигуры и сделал первый ход.
2
Вы знаете, как светит весеннее солнце? Вряд ли вы знаете, как оно светит. И откуда вам знать, если вы не видели, как улыбается Бузя.
Весеннее солнце светит, как улыбка Бузи, а ее улыбка — такая светлая, как весеннее солнце.
Я знаю, я увидел ее вчера, и мне стало страшно, что только сейчас я встретил ее. Она живет в конце темной улички на другой стороне гетто.
Я был просто дурак все это время. Я не знал, что у нас в гетто живет Бузя.
Она шла с подругами.
Я взглянул на нее и остановился, не в силах оторвать глаз.
Тогда она улыбнулась. Она пожала легкими своими плечами, будто не понимая, чего я встал на ее пути. Улыбнулась и пошла своей дорогой.
Потом она обернулась, и я снова увидел ее улыбку.
Теперь я знаю, как светит весеннее солнце. Оно светит, как улыбка Бузи, а улыбка Бузи — как весеннее солнце.
Вчера я не знал еще, как ее зовут. Но увидел ее и вспомнил «Песнь песней».
Я вспомнил девочку из «Песни песней» Шолом-Алейхема, первой книги, которую прочел в детстве, и дал незнакомке имя Бузя.
Мне хотелось, чтобы я был Шимек, а она — Бузя.
Чтобы вокруг не было узких уличек гетто, обнесенных высокой стеной.
Чтобы не было людей с желтыми звездами.
Чтобы мы были еще маленькими и только вдвоем. Шимек и Бузя.
Чтобы сидели на широком, без конца и края лугу, на мягкой зеленой траве, и чтобы я мог сказать:
«…Бузя — сокращенное имя: Эстер-Либа, Либузя, Бузя. Она старше меня на год или два, а обоим нам нет и двадцати. Теперь потрудитесь посчитать, сколько лет мне и сколько Бузе…»
Вы знаете, где я сейчас?
На другом краю гетто, в конце узкой улички, той, на которой живет Бузя. Я сижу на каменном пороге. Странная прохлада исходит от этого гладкого камня и растекается по всему телу, но я не встаю. Может быть, это холодок, оставшийся еще с зимы и не успевший растаять на весеннем солнце, но мне совсем не холодно. Мне тепло. Если бы мама была жива, она бы поправила платочек, ровно лежащий на голове, и всплеснула бы руками.
— Изя! — сказала б моя мама. — Изя, ты же молодой человек, ты уже почти жених, а сидишь на холодном камне, как мальчик. Изя! Ты ведь, можно сказать, мужчина, чтоб не сглазить, а того и гляди придешь домой с готовой болезнью, не дай тебе Бог!
Я сижу. Мне тепло.
Мы только что вернулись с работы. Я тут же умылся, натянул свою красивую голубую рубашку и побежал сюда, к этому каменному порогу.
Я жду. Жду, когда появится Бузя. Когда сидишь возле дома, на каменном пороге, слышишь все: каждый шаг, каждый шорох, малейший звук. Хлопнула дверь — и мне кажется, что это Бузя. Прошуршали шаги — и я думаю, что это Бузя. Скрипнули деревянные ступеньки — я жду: вот сейчас выйдет Бузя.
Ее нет, не выходит. Может, вовсе нет никакой Бузи? Может, мне просто вспомнилась «Песнь песней», первая книга, которую я прочитал в детстве?
Снова хлопает дверь, шуршат шаги и скрипят старые ступеньки. Сейчас она выйдет. Не может быть иначе.
Да, это Бузя.
Я вскакиваю, смотрю на нее и не знаю, что сказать. Все слова перепутались, перемешались у меня в голове.
У нее пепельные волосы. У нее большие синие глаза. Они смотрят на меня молчаливо и удивленно.
Я должен что-то сказать, не важно что. И я говорю.
— Бузя!.. — говорю я и сам над собой готов смеяться.
А она действительно смеется.
Сверкают белые жемчужные зубки. Ее губы горят, как алые ленты, а щеки цветут, как маки.
— Кто ты? — спрашивает она.
И опять смеется.
— Я — Изя, — поспешно отвечаю я. — Я — Исаак Липман, но ты зови меня Изей.
Она уже не смеется. Она слушает.
— Пойдем со мной, девочка Бузя, — говорю ей, — я расскажу тебе, кто я.
— Почему ты называешь меня Бузей?
— Идем, я все тебе расскажу.
Она идет со мной.
Я хотел бы идти с ней так далеко-далеко. Чтобы мы вышли на широкий луг и сели там на мягкой траве друг перед другом. Я рассказал бы ей все, что она пожелает. Но луга у нас нет, и уйти нельзя. У ворот — часовые.
Не важно. Мы можем сидеть и на этом дворе. Нам никто не мешает, здесь валяются деревянный ящик и трухлявое длинное бревно. Мы можем сидеть где угодно, все равно нам будет казаться, что мы на большом лугу, среди душистых цветов, и нет им конца и края.
Правда, Бузя?
Она молчит.
Мы заходим во двор и садимся. Я — на бревно. Бузя — на ящик. Она сидит на ящике, обхватив коленки и прижав к ним подбородок. Я улыбаюсь. Я хотел, чтобы она сидела вот так, подняв колени. Широкая юбка закрыла ноги, пепельные волосы рассыпались по плечам. Я могу сидеть так очень долго. Сидеть и смотреть на Бузю. Я не хочу уже ничего рассказывать. Зачем слова, если можно просто сидеть и смотреть.
Но она хочет, чтобы я говорил, она хочет знать, кто я.
— Кто же ты, Изя? — спрашивает она, и в ее больших синих глазах появляются два смешливых чертика.
— Я — Изя, — говорю. — Я — Липман. Я родился здесь, в этом городе, мой отец — портной, и его пальцы исколоты иглой чаще, чем небо звездами.
Конечно, я мог бы рассказать, что брат у меня без пяти минут философ: он учился в университете, но не успел закончить из-за войны.
Я мог бы рассказать, что сестра моя — Ина Липман, та самая, певица, которая до войны объездила полмира.
Я мог бы рассказывать и рассказывать.
Лучше не надо. Она подумает, я хвастаюсь, задаюсь своими братьями и сестрами. Она еще рассердится, встанет и уйдет, и я останусь один. И снова буду думать, что никакой Бузи нет на свете, просто мне вспомнилась «Песнь песней», первая книга, которую я прочел в детстве.
— Ина Липман — твоя сестра?
— Сестра…
— Та самая, знаменитая певица?
— Да, — торопливо говорю я Бузе, — но это не важно, правда? Ина — это Ина, моя сестра, а я — это я, Изя.