Заговор красного бонапарта - Борис Солоневич

— Поворот на 20 градусов. Курс северо-восток, — донеслись через наушники до сознания Благина слова командира звена. Летчик механически повернул штурвал и поглядел вниз. Под ним было Кусково, небольшой поселок, около которого находится известный стрелковый полигон… Вот там, в темном лесочке, вечерком встречался он с любимой девушкой… Эх…

Молодой летчик сжал зубы, тяжело вздохнул, повернул рукоятку газа «на самый полный» и потянул штурвал на себя. Машина легко рванулась вперед и стала свечкой подниматься кверху.

— Благин, куда? — донесся до него голос командира. — Сейчас же на место!

— К чорту! — сдавленно крикнул Благин в трубку микрофона и, легко обогнав свое звено и пронесясь над «Максимом Горьким», пошел в мертвую петлю.

На воздушном корабле только двое сразу же заметили и поняли значение появившегося над ними истребителя: это были Волков и Сталин. Оба сразу побледнели и с остановившимся дыханием смотрели, как легкая быстрая птица грациозно переворачивается в воздухе. Волков сразу толкнул штурвал от себя. «Береженого и Бог бережет». Надо было уйти от опасности, даже если она и мнимая. Ведь мертвая петля над самолетом не входила в программу полета, а он имеет на борту такого пассажира, как сам Сталин. «Максим Горький» послушно и плавно повернулся и резко пошел на снижение. Но истребитель был в три раза быстроходнее и подвижнее. Не выходя из вертикального положения мертвой петли, он, как бесстрашный стремительный сокол, бросился вниз на громадную птицу.

Вся жизнь молодого летчика сосредоточилась в глазах. Только бы не скользнуть мимо, только бы не дать Волкову уклониться от столкновения, только бы ударить прямо и точно. На полном газу мотор ревел все оглушительнее. «Максим Горький» рос с каждым мигом. Громадное крыло, сверкающее серебром дюралюминия, было как раз под ним. Красная звезда, как гигантская мишень, надвигалась в гуле и свисте падающего, как метеор, истребителя, с неотвратимой быстротой. Еще несколько секунд…

Рука твердо держала штурвал, но сердце перестало биться. Вся жизнь была в глазах. На какую-то тысячную секунды показалось, что за широким стеклом мелькнуло искаженное, бледное, такое знакомое по фотографиям, усатое лицо. Раздались треск и грохот, и сознание исчезло…

Тысячи людей, с восторгом наблюдавшие снизу за торжественным полетом воздушного чудовища, с интересом заметили, как быстро отделился крайний истребитель от своего, ровным треугольником летящего звена, как легкой птицей взвился он над «Максимом Горьким» и как после красиво вычерченной в безоблачном синем небе мертвой петли, камнем ринулся на гиганта и ударил его по крылу. В воздухе вспыхнул легкий дымок; «Максим» покачнулся, его крыло надломилось, отвалилось в сторону и бесформенной грудой, вместе с истребителем, камнем полетело вниз. Гигант, словно из последних сил, как смертельно раненая птица, в конвульсии судорожно метнулся вбок и потом, накренившись в сторону отбитого крыла, тяжело и грузно стал падать, переворачиваясь в воздухе.

Тысячи сердец замерли. Вертикальная полоска прочертила по синему небу, скрылась за дальним лесом, и издали до слуха ошеломленных зрителей донесся глухой гул взрыва.

Давно-давно, когда революция еще не была в сознании людей кровавой, свирепой мегерой, а многим казалась прекрасной, сказочной, алой принцессой, которой можно было отдать свое сердце и посвятить всю жизнь, Максим Горький написал гордую «Песню о Соколе», о маленькой птице с большим мужественным сердцем. Думал ли когда-нибудь гениальный писатель, только что отравленный, что так странно сплетется в клубок его имя, написанное красным на стальном гиганте, с чудесной легендой о маленьком бесстрашном Соколе, погибшем в борьбе за свободу, за свет, за волю…

Еще плыл над дальним лесом клуб ржавого дыма, еще корчились в агонии обугленные тела, еще не знал мир о свершившемся, а в воздухе, казалось, звенели и звенели пророческие слова того, кто дал свое имя погибшему гиганту:

Блестело море, все в ярком свете,И грозно волны о берег бились.В их львином реве гремела песняО гордой птице.Дрожали скалыОт их ударов.Дрожало небоОт грозней песни:„Безумству храбрых — поем мы славу!..“

А человек-сокол с огненным бесстрашным сердцем лежал исковерканной грудой мяса и костей, впившись закоченевшими окровавленными пальцами в штурвал своего самолета, отдав жизнь за счастье, за освобождение любимой Родины..

Приехав с аэродрома на Лубянку, Ягода дал распоряжение отменить все доклады и уселся за широкий стол своего кабинета. Казалось, сквозь ледяную кору его всегда невозмутимого лица пробивались какие-то отблески внутреннего пламени. Он закурил и, поднося спичку к папиросе, с каким-то удивлением и недовольством заметил, что его пальцы слегка дрожат. Недовольно бросив спичку в угол, он нервно встал и, открыв стенной шкафчик, налил себе стакан вина. Выпив весь стакан залпом, Ягода подошел к окну и задумчиво посмотрел на Лубянскую площадь. Там, как обыкновенно, суетился человеческий муравейник. Медленно ползли по кривым линиям рельс трамваи, быстро пролетали автомобили, грохотали телеги… Все было буднично и мирно. Никто не подозревал, что над страной уже висит громадная опасность внутреннего взрыва.

Только один Ягода во всем мире знал, что теперь, именно в эти минуты, может быть, решится и судьба страны и его личная судьба. Уже давно сосредотачивал он в своих руках все силы, все нити власти, все возможности для переворота. И вот теперь дело дошло до кульминационной точки… Там, где-то в сияющем летнем воздухе, летит «Максим Горький» с диктатором страны в качестве пассажира… Долетит ли он до земли, а если долетит, то в каком виде?..

Уже давно Ягода вдумывался в возможности устранения Сталина. В руках всемогущего начальника политической полиции было много возможностей «ликвидировать» Сталина, как он сам без стеснения ликвидировал своих старых соратников, ставших ему почему-либо поперек дороги или даже могущих в теории это сделать. Ягоде не нужно было даже самому организовывать покушения. В бурлящей, полной недовольства и протеста стране нужно было только в подходящий момент перестать быть особенно бдительным. Нужно было посмотреть сквозь пальцы на одну из многочисленных попыток покушения на красного диктатора, как это он недавно сделал в отношении Кирова, бывшего его злейшим соперником… Случаи всегда представятся. Ягода знал по секретным сводкам, что имеются какие-то террористические группировки во Вхутемасе, что чем-то подозрительным пахнет к параду 7-го ноября… Да, возможности всегда имеются в изобилии. И если и «теорию вероятности» влить фактор «полицейской близорукости», то в результате неизбежно кому-то будет спета похоронная песня: «Вы жертвою пали в борьбе роковой…»

Злая усмешка поползла по умному проницательному лицу страшного наркома. Нужна только выдержка. Как вот в эти минуты… Ведь там где-то судьба уже бросает свои костяшки: «чет — нечет», выигрыш — проигрыш… А пока там что — спокойствие и выдержка. Ягода быстрыми нервными шагами подошел к скрытому в стене большому несгораемому шкафу, повернул какие-то кружки и рукоятки и осторожно открыл дверцу. Этот его личный архив был устроен таким образом, что мог автоматически либо убить незнакомого с механизмом человека, либо мгновенно уничтожить все документы.

Ягода вынул из шкафа какую-то папку и сел за стол. Странная насмешливая усмешка опять промелькнула на его жестоких тонких губах. Темные глаза блеснули торжеством. Уже давно ему доносили, что один из первокласснейших военных летчиков, Благин, держит себя как-то странно. Тщательная слежка дала некоторые данные, по которым можно было предположить, что молодой человек переживает период каких-то внутренних колебаний и сомнений. Точных данных о его антисоветских настроениях не было… Благин был первоклассным пилотом, членом партии и безупречным солдатом. Агранов давно уже предлагал, в порядке профилактики, перенести Благина в провинцию, но Ягода, лично собирая сведения о летчике, не только оставил его в московском летном отряде, но даже дал. свое согласие на включение в состав почетного эскорта при «Максиме Горьком». Терпение и выдержка Ягоды, кажется, дали свои плоды. Сегодня ночью ему доставили решающее письмо. Ближайший друг Благина, превращенный Ягодой в сексота, принес небольшое письмо, написанное Благиным по адресу матери, с поручением отослать, «если что-либо случится…»

«Родная моя мамочка, — писал летчик, — прости, что я причинил тебе смертельную боль своей гибелью. Но верь мне, дорогая, что я жил и умер за Россию. И умер не напрасно. Твой сыночек Коля».

Внизу мелко было приписано: